Наш Современник, 2008 № 10

Виновник церемонии был не очень доволен происходящим. Кто-то заставил вытянуться в неудобной позе, отчего голова казалась серым стручком с застывшими мыслями-горошинами. Тело стало новым и очень твёрдым. Впрочем, это не имело значения — он всё позабыл. Иногда, правда, всплывал деревенский домик с синими наличниками. А сам, казалось, превратился в летающие глаза… но какая-то сила, как прищепкой, пристёгивала к этому неприятному телу, укрытому трёхцветным флагом.

"За упокоение новопреставленного первого президента России… Идеже праведники упокоятся милости у Бога нашего проси-и-и-им… " Упокоиться и вправду хотелось: он то взлетал шариком от ветерка, шевелившего волосы на холодной голове, то снова опускался. От этого становилось неустойчиво и тревожно.

Старейший член Синода допел в микрофон, и весь хор взревел: "Вечная памя-а-а-ать".

"Сегодня день национального траура, — защебетала ведущая, — в России приспущены государственные флаги", — и на экране замелькала вяло болтающаяся на шестах материя.

Замельтешили представители культуры. Запестрела хроника. Вот он, улыбчивый студент Политеха, с трещинкой на полной губе. Вот в каске на производстве.

Иван Петрович смотрел и вспоминал, как тот ездил на автобусе без охраны, заходил в магазины, где могли обвесить и обложить. Мол, простой, с народом. Потом, как того кое-как избрали президентом, Иван Петрович гулял по Александровскому саду. Вдруг подкатил кортеж, выскочили охранники, и президент понёс цветы к Вечному огню. А тут к нему бабульки по старой памяти:

— Как жить-то, Борис Николаич? Всё дорожает!

— Работать надо, — буркнул и скрылся в машине.

В телевизоре в это время Ельцин утопал в волнах народной любви. Вот он с американскими приятелями. Английская королева в брильянтах на сморщенной шее опирается ему на руку. Наконец, с римским папой. И всюду его знаменитая уральская улыбка. Сам крепок, ладен. Эдакий сибирский боровичок, "первый настоящий мужик во власти", — комментируют.

— А главное достижение, чта-а-а большевистская, тоталитарная, коммунистическая система была сломлена. Свобода человека, гражданина, страны. Создана, панимаш, новая Россия, и уже поворота не будет.

Диктор продолжала выщёлкивать текст: "В 1987 году именно он открыл вход на кладбище", — получалось неожиданно правдиво… "Здесь, на Новодевичьем, похоронены Маяковский, Шукшин, жена Горбачёва", — кивала гладенькой тёмной головкой.

Камера поползла по лицам. Ивану Петровичу стало душно. И вдруг он увидел вместо старого, ковыляющего Буша и хихикающего Клинтона совсем другие лица. Толпа 93-го года прошла гудящей массой и остановилась.

Иван Петрович спал дома по три часа — и снова к Дому Советов. Его десятый отряд. Костры, стихи… Помнил, как вжимался в асфальт. Две пули, гаденько тренькнув, отскочили рядом. Телеграф, почту, телефон профукали. Рано радовались в Останкино… Перед ним плоско застыл асфальт. Встанешь, и он плашмя лезет в лицо. Сосед не поднялся. "Гады!!!" — кричало внутри, когда из подвала ночью в целлофановых мешках вытаскивали убитых. По слухам, две тысячи.

А на экране похороны закончились. Военные долго возились с флагом, никак не получалось аккуратно сложить. Наконец, отдали вдове. Потом чётко козырнули и отошли. Зенитки дали залп, так что все вздрогнули. Остался мирный холмик, над которым по-глупому просто пели в тишине птицы. Да за оградой странная, непонятная страна, зачем-то хотевшая жить.

СТЕКЛЯННЫЙ СНЕГ

Всю обратную дорогу серо и долго тянулся завод "Серп и Молот". Его тревожное молчание не заглушалось тяжкими шоссейными "КамАЗами" и шустренькими легковушками. Остановленный и окаменевший, он помалкивал, Инна тоже. Только что она вышла из своего вагоноремонтного, стараясь не вдыхать выхлопного духа. Поднялась в стеклянный переход, отступая от стекольных обломков и остатков пищи. Будто кто-то назло пил, бил и слабо закусывал. Шоссе под ногами ровно гудело, разноцветные машинки, как заведённые, неслись плотными рядами. И была некая даль за мутным стеклом. И было в высоте что-то хорошее, отчего расправлялись душевные складки. Но потом — такая же лестница вниз, уваленная кучками мусора, зима и скорый Новый год.

Сегодня им выдали зарплату. И если бы не редкие встречные и не тупые толчки ветра, то на лицо бы выбежали маленькие, злые слёзы. А так они остались внутри. Просто глаза круглились и съезжались брови. Ветер давно продул дешёвое пальто. Открытое лицо краснело и дубело. Если бы хоть наелась. А ведь была в столовке.