Наш Современник, 2008 № 10

Распаренная повариха ловко шмякнула пару ложек водянистого пюре, а сверху набросила котлетку, придерживая её на лопатке пальцем. Ну почему пальцем? Что они, не люди? Но она смолчала. В плотной спецовочной очереди никто и не думал поправлять кухарку. Тоже, нашлась барыня. От винегрета на выщербленной тарелке несло общественным питанием — тем особым равнодушием и недобором. Так, наверное, пахнет еда в детдомах, казармах, больницах — везде, где ты не нужен. Тычась алюминиевой вилкой в пресные свекольные кубики, она познала тоску громадного пространства, набитого вокзалами, вагонами. И повсюду тревожно пахло одиночеством в общей тесноте. Сделанные ими вагоны катили куда угодно, но везде ждало одно и то же.

Ей почему-то захотелось в свою тихую Калугу, где вечерами видно розо-венькое небо. Где можно было долго идти вверх и вниз по чистой осугроб-ленной земле вдвоём. Они тогда зачем-то бродили и остановились у замершей церквушки. "Не работает, на ремонте", — лениво протянул сторож и исчез в поздней синеве. А они жадно припали друг к другу. Руки его пробирались под шубу к тёплой мякоти её тела.

А теперь она шла одна. Дорожка вдоль завода оплыла льдом, и почти у моста, где спуск, Инна оскользнулась, чуть не упав, но удержалась. В лицо и за спиной смеялась реклама. У восточного ресторанчика, широко расставив ноги, стоял задумчивый Ильич. Над ним беспокойно пролётывали тёмные птицы. "В "Москве" огромный выбор подарков и аксессуаров", — неслось в метро. Она представила, как ходят по этой самой Москве, придирчиво подбирая вещи, настоящие москвичи — те, кто умеет зарабатывать. Например, их начальник из Воронежа. Сумел же купить к Новому году плазменный телевизор, "Газель". Приедет в свой загородный трёхэтажный домишко и будет там тетёшкаться с внучкой. Говорит, она у него такая забавная: маленькая, а уже кокетливая, как настоящая женщина. Он не знает даже, что ей подарить.

На выходе из метро огородили железом ёлку. Красно и бело тусклили на ней шарики. Возле дома стеклянно проблёскивал снег. Просто днём рассыпали битое стекло. Асфальт ледяно бугрился. Инна то хрустела по песку, то смешно и шатко проезжала по литой глади.

Дома дочка лепила из пластилина посуду: расставляла на толстые полки косоватые чайнички, лепёшки тарелок и кастрюльки. На полу валялась не-

дособранная искусственная ёлка. Дочь как сумела навтыкала веточки — хотела быстрее Новый год. А ей что подарить? Инна будто только увидела свой шкаф с оторванными дверцами, облезлые двери со свисающими лоскутами плёнки, треснувший линолеум. И задержанные слёзы выкатились, прожигая щёки.

— Честность — сказка для взрослых, — несла, себя не помня. — Как у вас Дед Мороз!

Дочка перестала лепить и замерла.

— А я не могу тебе ничего толком купить, понимаешь? Я ничего не могу! Дочка молчала, а потом вдруг тихо:

— Я не хочу жить на Земле. Когда умру, я не буду в земле, а улечу на небо. Там волшебный замок. Он такой, что не могу тебе рассказать. Как бы красный, бесконечный.

— Ну что, что ты несёшь! — метнулась к ней Инна и обняла. — Никогда, никогда такого не говори! Ты ведь самое ценное, — целовала тонкую, пушистую шейку и шершавые от диатеза ручки. — Мы с тобой завтра поставим ёлку, и ты её нарядишь, ладно?

Дочка кивнула. И они покачивались, обнявшись на старом деревянном стуле.

АЛИ ЕСТЬ ТО МЕСТО…

"Только у дураков велосипеды воруют", — говаривал дед и вернулся как-то из магазина без велика. Вот и у неё украли документы. В метро. Сначала думала — обронила. Сейчас вернётся на станцию, а люди уже и отдали. В конвертике таком лежали. Столько людей, да не поднять! Ведь не деньги, что' с них прибыли. Хотя… Проездной-то на год, на весь транспорт… Лицо повело к глазам, но ещё не верилось. Только что были! Как же так? Ведь на концерт ехала, в храм Христа Спасителя! И пригласительные там: длинные полоски со святым. К ментам подбежала как к истинным спасителям:

— Вам тут не передавали конверт с документами? Выронила, наверное, когда пакет доставала, — выдохнула. Конечно, сейчас они расспросят имя, фамилию и подадут: получите, мол, да в другой раз получше следите. Но ленивое марево на лицах сменилось настороженным вниманием. Никакого конверта не было. От их группки отделился один и повёл наверх.

Что? Где? Когда?

И пока он всё помечал в блокноте, до неё дошло, наконец, что документов больше нет. А она есть. В прокуренной, заплёванной комнатке. Даже отражение в зеркале имеется: этакая дамочка в шубке, ещё недавно благополучная пассажирка, а теперь потерпевшая, за что и уважения меньше.

— Как вы думаете, найдутся? — спросила уже тихо.

— Да сейчас люди такие, что и найдут — выкинут, — уверенно бросил мент.

Обрыдли эти люди! И подтянутые скулы, и внимательные крупные глаза выдавали знание жизни. Она почему-то сразу поверила. Конечно, выкинут, что ещё. Замечталась в своих эмпиреях! Вот она, Русь, куда слетается всякая гнусь! Нахожена, натоптана.