Наш Современник, 2008 № 10

Ну, вот и стал я юбиляром, и женщины в теченье дня, став в очередь, как за товаром, целуют трепетно меня.

Тут министерши, поэтессы, чиновницы (и ведь не лень!) меня — задиру и повесу! — спешат поздравить в этот день.

Как птицы в тёплый день апрельский купают перья в брызгах луж — так нынче столько близких душ спешат в лучах моих погреться!

О, сколько славы и похвал! Слова текут густым нектаром. Ну как бы я о них узнал, когда не стал бы юбиляром?…

ИМЯ ГЕРОЯ

Ещё безусым Салават

своим геройством смог прославиться.

А мой сосед — хоть и усат,

но до сих пор бездельем мается.

Хоть то же имя у него и богатырское сложение, но где — деяния его? Где — родине его служение?

Давно из возраста мальца он вышел, но, стыда не ведая, сидит на шее у отца, за семерых один обедая.

Созвав в подъезд по вечерам таких, как сам, ватаги шумные, под струн гитарных тарарам гогочут там, словно безумные.

Всё время сонный, сытый взгляд,

в словах и чувствах — бездна фальши.

Святое имя — Салават -

как смеет он поганить дальше?

Пусть кто-нибудь пойдёт в музей, там Салавата хлыст попросит — да всыплет глупому плетей, чтоб вспомнил, чьё он имя носит!…

ВЛАДИМИР ЛИЧУТИН

ГОД ДЕВЯНОСТО ТРЕТИЙ…

Взгляд из деревенского окна

В последние пятнадцать лет мать — сыра земля крепко подметает русский народ, решительно поторапливая его на красную горку; погосты как-то скоро разрослись, расползлись на все четыре стороны света, подпирая столицу, завоевывая и деревеньки, и поля, где давно ли стеною стояли хлеба, и поросшие чертополоши-ной пустошки, и косогоры, и пастбища, и лесные опушки, и, куда хватает взгляд, будто рати на побоище, полегли упокойнички под мерклое сеево дождя-ситничка, принакрылись щитами намогильников, ощетинились крестами, боронят пиками оградок низкое, плачущее горькими слезами небо. Словно бы в последние времена начался великий русский исход.

Эта картина, особенно под Москвою, щемит сердце, заставляет его горестно сжиматься, и невольная удрученность гнетет душу, убивает всякое желание к полезной работе, когда глаза не находят для умягчения ни одной радостной картины вокруг… Но кажется, что и каменные городские вавилоны не трухнут, не проседают в болота, не отступают перед погостами, но, подпирая плечами небосвод, медленной жуткой ступью ополчаются на кладбища, окружают их плотной осадою, готовые стереть, заборонить, чтобы отобрать землицу у мёртвых и сдать ее в процент, в рост для скорой прибыли, и оттого думается, что мрёт народишку русского столько же, сколько и прежде; просто он второпях сбежался, сгрудился в одном месте, не желая сиротеть под грустными деревенскими ветлами и березами, уповая, что по смерти под крестами-то авось не раздерутся, не разбрехаются, как при жизни, а в груду под столицею куда как весело лежать во временах вечных-бесконечных, дожидаясь воскрешения. Войско на войско идёт, Дух на Дух, и не вем, кто кого оборет. Где Мамай, где русская дружина, и не распознать; кого боронят, а кто осаждает, не разглядеть во мгле. Куда девался всемилостивейший Спас, на чью сторону скинулась Мати Богородица со святым покровом, нет ис-