Наша прекрасная Александрия. Письма к И. И. Каплан (1922–1924), Е. И. Бронштейн-Шур (1927–1941), Ф. Г. Гинзбург (1927–1941)

Дорогая Фанечка, очень благодарю Вас за трогательную посылочку, которую Вы мне прислали. Я говорю о книжке об искусстве Палеха. Для меня было неожиданно, что выйдет такое издание. А на этих днях наши студенты подарили мне даже целую книгу на ту же тему. От всей души жму Вашу руку за чуткую память обо мне и за дорогое внимание. Я не буду писать пока «о философии счастья», то есть о смысле того факта, что эти издания могли появиться при современной трактовке искусства и красоты. Всякое событие, раз оно могло случиться в нашем мире, тем самым имеет смысл сверх того, который вкладывается в него теми, кто ставил его почему-либо своею целью! «Цель» поступков всегда более или менее близорука. Человек представляет себе и берет свою цель по необходимости абстрактно, издали. И когда она осуществляется, он отнюдь не знает и не может знать всего конкретного содержания и значения осуществившегося события, как он не может вычерпнуть всего содержания даже и такого факта, как, например, весенний листок на дереве или горная скала на Гималаях. В этом роковое значение конкретного факта, что в отличие об абстрактной формы или формулы содержание его неисчерпываемо. Это очень хорошо понимал в свое время Ленин. Ну так вот, появление этих книжек об искусстве Палеха, независимо от цели, которая в него вложилась, есть событие громадного значения и больших следствий. Есть тут и опасность. Большое и подлинное искусство характеризуется концепцией Красоты и Правды, которыми оно живет. Так вот, существенною особенностью понимания Красоты и Правды по преданию палеховскому, мастерскому, поморскому и вообще староверческому является живое ощущение и убеждение, что они – Красота и Правда – даны отнюдь не для наслаждения, успокоения, удобства, любования и т. п., но они представляют собою обязывающий факт, судящий и страшный в Истории, передвигающий в ней вещи и людей так, что солома и сон неизбежно сгорают, а золото и железо пережигаются и очищаются для будущей постройки. Это, конечно, чрезвычайно далеко от всего того, чем живет «почтеннейшая публика», и ее требования к искусству – чтобы оно их «удовлетворяло», успокаивало, заглушало «совесть», развлекало и т. д. и т. п. И вот я немножко боюсь, что появление этих книжек об искусстве Палеха в салонной обстановке будет событием слишком чужеродным и, пожалуй, вызовет не совсем желательные последствия. Самым нежелательным последствием надо было бы считать то, если бы начались усиленные приглашения оставшихся уже очень немногих художников этого склада оставить существо и внутренний смысл их искусства, чтобы перейти на популярное, никого не беспокоящее, развлекающее и «гигиеническое» искусство легкого миропонимания. Искусство – дело громадное и наиответственнейшее. Оно отражает в себе ранее, чем что-либо другое в человеческой деятельности, здоровье и начинающееся заболевание той людской группы, в которой и для которой возникает. Говорят, что «рыба портится с головы». Я перефразировал бы это положение так: нравственное боление человека начинает свое выражение с искусства. Признаки загнивания человека дают себя знать прежде всего в искусстве.