Наша прекрасная Александрия. Письма к И. И. Каплан (1922–1924), Е. И. Бронштейн-Шур (1927–1941), Ф. Г. Гинзбург (1927–1941)

Ну, всего Вам самого теплого, самого дорогого, самого лучшего. Крепко жму руку и желаю творчества, ясности и доброты духа на многие, многие годы! Сердечный привет и поклон мой Вашим. Н. И. посылает низкий поклон.

Преданный Вам А. Ухтомский

24

30 мая 1938

Дорогая Фаня, очень рад был получить Ваше письмо, хотя бы и маленькое. Спасибо, что не забываете. Жаль, что не смогли приехать сюда. Причем есть свои преимущества в общении личном, то есть «лицом к лицу», и есть свои преимущества в общении через письмо! Личное свидание дает очень много, помимо слов, чрез ту почти подсознательную наблюдательность одного собеседника за другим, которая очень тонко сопоставляет и сравнивает то, что было, с тем, что стало, и так обогащает впечатлениями и заметками, что словесная беседа несколько отступает даже на задний план, и люди говорят: «Так много было за это время, о чем надо говорить, а вот когда свиделись, так и не знаешь, с чего начать и о чем говорить». В письме непосредственное общение лишь воображается, дело же идет преимущественно о передаче суждений. Здесь в самом деле говорится из накопившегося за время отсутствия адресата нечто отлившееся, сформировавшееся, кортикальное! Но, вместе с тем, личное, непосредственное общение несколько отходит на второй план, застилаясь абстракцией! Спрашивается: где человек более «объективен» в отношении своего собеседника? Там ли, где всем своим существом – подсознательно-физиологическим, как и психологически-логическим, – вновь и вновь переузнает собеседника при новой встрече, перестраивая и себя по его новым чертам? Или там, где он преподносит ему успевшие отлиться и закончиться свои мысли, обращенные к воображаемому собеседнику? Многие, очень многие без колебаний скажут, что именно во втором случае и только во втором случае впервые выступает «объективное» сообщение между людьми. Это здесь впервые начинается «великий путь человека в науку», которым человечество освобождается от всего личного и становится «выше самого себя»! И я вот дерзаю думать, что именно на этом пути расставлены ловушки для человеческой мысли, завлекающие иллюзиями «объективности» в самые субъективные из субъективных установок жизни, когда человек фактически отгораживается от собеседника непроницаемой каменной стеной и когда обращается к нему, то по существу говорит лишь с самим собою! Здесь-то и царит роковой солипсизм! Необязательно, конечно, и первый путь обеспечивает подлинно раскрытое к собеседнику собеседование с ним! Но он, во всяком случае, менее иллюзорен и скорее даст видеть, найдем ли в самом деле собеседника и есть ли данные для подлинного собеседования между людьми.

Но это я записываю Вам лишь между прочим! Теперь же обращаюсь к Вашим вопросам. Каковы мои впечатления о февральской сессии? Прежде всего, поездка на эту сессию была для меня большой тягостью. Надо всем господствовало чувство обязанности и необходимости принимать участие в заседаниях, но отнюдь не потребность поделиться новыми сведениями или наблюдениями! Если бы я был предоставлен своему произволу, то на этих заседаниях я не выступал бы, а самое большое предпочел бы сидеть среди публики. Из выступлений наших работников мы могли заметить, что наша лаборатория и не была готова к выступлениям с докладами, так что у нас преобладали «общие места», за исключением одного доклада С. И. Горшкова «К учению об усвоении ритма». В этом докладе много и нового, и ценного, но именно он-то и был лишь упомянут мною в самых общих чертах, но не изложен самим автором, ибо автор не имел возможности приехать в Москву.