Наша прекрасная Александрия. Письма к И. И. Каплан (1922–1924), Е. И. Бронштейн-Шур (1927–1941), Ф. Г. Гинзбург (1927–1941)

Инициатива конференции исходила целиком от Орбели и, как мне кажется, имела в виду демонстрировать преимущества Орбели и его лаборатории как по разнообразию разрабатываемых вопросов, так и по обилию сотрудников; вместе с тем имелся в виду смотр павловского наследства и тех ресурсов, которые есть в стране для его продолжения. Конференция должна была показать, что у Орбели, во всяком случае, есть достаточные основания для того, чтобы встать во главе и павловского наследия. Я думаю, что это и было достигнуто. В своем отзыве, который мне пришлось недавно давать Президиуму Академии наук, я также высказал, что следует предоставить Орбели возглавление нынешней павловской школы в Ак. наук. Сам И. П. Павлов, видимо, желал иметь в Орбели своего преемника по Институту высшей нервной деятельности в Академии! Теперь что касается лично моих выступлений на февральских заседаниях, то их было два: «Современное положение школы Н. Е. Введенского» и, во-вторых, «Физиологический покой и лабильность как биологические факторы». Вы были на втором из выступлений, прислали мне записку с просьбой выйти к Вам в «кулуары», а затем мы имели несколько минут для беседы в самом конце, когди сидели втроем (Вы, Кирзон и я) в комнате Президиума. В конце прений по докладам произошло выступление старого врача с нападением на меня, и это заслонило все прочие впечатления, так что в последней нашей беседе втроем дело шло не столько о содержании моего доклада и Ваших впечатлениях о нем, сколько о милом желании с Вашей стороны и со стороны М. В. Кирзона рассеять мое дурное настроение! Тем более важно было бы для меня знать Ваши мысли о том, что я говорил в докладе, т. е. по существу Ваши отзвуки на высказанные мною зависимости и параллели. Вы помните мой доклад на V Всесоюзном съезде: «Возбуждение, торможение, утомление». Там развивалось значение физиологической срочности в связи с преобразованием возбуждений в торможение и с усваиванием ритма работы отдельными физиологическими приборами. Теперь был сделан дальнейший шаг в развивании тех же представлений, причем к прежней триаде присоединился четвертый термин: «покой». Надо было начать вполне конкретное физиологическое изложение этого понятия, которое мы всегда примышляем implicite в своих рассуждениях о физиологической активности, но по старой привычке довольствуемся чисто абстрактным пониманием этого термина как нулевого уровня для отсчета, тогда как это ведь вполне конкретное физиологическое состояние, а подмена его абстракциями приводит к иллюзиям и ошибкам теоретической физиологии! Ну вот так, – я хотел бы получить от Вас подробное и серьезное изложение Ваших впечатлений и мыслей по поводу моего доклада! Это моя большая просьба! И уже если Вы так или иначе «ослушались», по Вашим словам, и не пошли на чтение Орбели, которое должно было иметь место на другой день после нашего последнего свидания, то, пожалуйста, на этот раз и потрудитесь написать мне свои мысли о моих мыслях касательно покоя и лабильности в организме!

Теперь следующие Ваши вопросы по порядку письма! Лекции я еще не кончаю и буду продолжать до июня. Это курс органов чувств, у меня почему-то такое чувство, что это я читаю в последний раз. Откуда такое чувство, не знаю. Но оно не побуждает меня стремиться к тому, чтобы поскорее закончить этот курс! Я так привык видеть смысл своей работы в чтении лекций, и для меня всегда так дорого желание студентов слышать мои лекции, что прекратить их без уверенной перспективы на будущее – неприятно! Здоровье мое не очень важно. Под влиянием «активов», проходивших у нас в апреле, я так устал нравственно и нервно, что уже от небольшого добавочного дела сбиваюсь в состояние острого утомления. На днях мне надобно было быть в Москве. Попытка пройтись по улице привела к болезненному дрожанию ног, острой испарине и иногда к головокружению. Это уже настоящая слабость. Перед этим мне пришлось просидеть в непрестанном напряжении три дня «актива» в нашей лаборатории, а два дня «актива» же в Институте Орбели. Это очень тяжело и расточительно для нервной системы старого человека! Между тем предстоят и еще «активы»! Пока мы их проводим, заграница ведет подлинные научные работы, так неузнаваемо перестраивающие нашу науку!

Надежда Ивановна благодарит Вас за память и внимание. Она стала совсем старенькой старушонкой, маленькой, сухонькой и слабенькой. И тем не менее, норовит потихоньку убегать на рынки вопреки моим категорическим запрещениям и как только я не догляжу! Вот и сейчас, пока я садился за это письмо к Вам, она успела незаметно нырнуть из квартиры, и я заметил это лишь тогда, когда ее фигура с рыночным саком под мышкой появилась в поле моего зрения вдали, на дворе, у ворот на 15 линии! Правду говорят, что со старым так же много хлопот, как с малым! Между тем хождение по улицам теперь и для полносильных и молодых оказывается так часто опасным. Движение на ленинградской улице начинает догонять московские! Ну вот, мы побеседовали с Вами заочно!