Наше преступление

Высказавъ это, нмецъ остался чрезвычайпо дово-ленъ собою за то, что нашелъ два такихъ опредлен-ныхъ русскихъ слова, какъ обоюдная драка.

— Ну да, — повторилъ онъ, — обоюдны драка... и никто не виновнай... •

До послдней фразы засдатели изъ мужиковъ на-пряженно и серьезно слушали неуклюжую рчь стар-шины, но тутъ страсти вдругъ разгорлись.

Мужикъ съ ломанымъ носомъ, въ короткой, чистой ватной пальтушк, опоясанной старенькимъ пояскомъ, въ длинныхъ сапогахъ, сердито задергалъ желтой рд-кой растительностью на подбородк.

— Невиновны, невиновны! значится, оправдай ихъ! Теб хорошо такъ .говорить, баринъ, — почти вра-ждебно засиплъ онъ, и оловянные глаза его загор-лиоь злобой. Вы нашей жисти не знаете, баринъ... До вашихъ хоромъ она не доходитъ... Пожили бы въ деревн, какъ мы, такъ знали бы... А намъ житья нтути огь нарней, такъ особачивши... да! Свои дти, вонъ чуть малость отъ земли поднявши, до батькиной бороды добирайтся... На бблыпину его ставь, а не то голову проломитъ... Да!

Мужикъ горячился И пяямаияалъ пюят

— Прежде хошь страхъ на ихъ былъ, — скли, а тенерича, какъ розгн унистожили, никакого страху не осталось. Зачнутъ озоровать, скажешь слово, такъ они теб десять... да еще угрожать зачнутъ: «молчи, пока цлъ», да такъ облаютъ, такихъ словъ наговорятъ, што и сказать поскудно. То былъ ты человкъ человкомъ, а то што свинья изъ помойки, такъ тебя облаютъ. Ну и отстанешь.

Мужики, видимо, рады были случаю, что прдста-вилась возможность поговорить о своихъ обидахъ.

— Нонч они вонъ што говорятъ,— вставилъ Ники-та-мясникъ: — «Што ты намъ сдлаешь? пороть н смютъ; не т времена. Тепрь слобода. Што хочу, то длаю. Никому н подначальный, самъ себ на-чальство!» Только намъ и осталось защиты, што судъ, да и суда-то н дюже боятся, потому суды-то нонч легкіс. пошли.

— Легкой судъ! это што?! Слаббй, слаббй... прямо никуды... — заговорили мужики.

— Тта-акія сстра-асти ппо-она-адлали, чч-еловка нна смерть зза-ашибли дда дда и опправ-авдай ихъ?! дда опра-авдай?.. — весь напружинясь и покраснвъ, подхватилъ Михайла Бариновъ — арендаторъ имнія Хлябино, динственный изъ всхъ засдателей во всхъ подробностяхъ знавшій исторію убійства Ивана.

— Оправдать никакъ невозможно, — перебилъ Ни-кита. — ТоЛЫсо и страху на ихъ, озорниковъ, осталось, што судъ. Я вотъ самъ папоротьскій, всего шесть верстъ отъ города. Такъ у насъ, баринъ, по деревн вечеромъ безъ опаски пройтить нельзя. Никогда преж-де не слыхавши и не видавши ничего такого. А когда свой праздникъ, такъ у насъ на деревн сущій адъ. Есть какіе непьющіе, такъ ужъ какъ тараканы по щелямъ, по своимъ избамъ сидимъ да норовимъ ссть-то подальше отъ окна, а то и дома-то стягомъ по голов достанутъ. И дома-то нон нтъ пристанища.

А по улиц и не ходи. Того и гляди, либо тебя стягомъ

по голов, а не то ножъ въ бокъ, такъ ни за што, ни про што. И все парни. Мы вотъ мяснымъ дломъ займаемся и хошь бросай. Подешь на добычу по . усадьбамъ, значитъ, и сохрани Богъ, ежели чуть не пст}>афивши засвтло домой. Щг > страху-то иаб<)решь-ся... А ежели деревня какая'на дорог, объзжай, пото-му какъ по торговой части завсегда при себ денжон-ки... ограбятъ и самого убьютъ.

Къ столу придвинулся высокій, краснвый, съ бу-рой бородой мужикъ въ черномъ новомъ пиджак — плотникъ Степанъ Васильевъ изъ Черноземи, тотъ, что во время праздиика Рождества Богородицы усмирялъ пьяныхъ односельцевъ.

Онъ еще издали, угнувъ голову, крпко прижму-ривалъ свои длинные глаза, морщилъ крупный прямой носъ и, силясь заговорить, тсыкалъ языкомъ и губами.

— Тс... тс... какая жжисть! какая жжисть! — Онъ опять угнулъ голову и прижмурилъ глаза. — Ввонъ у насъ объ ммасляной двое одного ппарня убили и тс... тс... хошь бы што имъ — на сслобод ггуляютъ и — ллягаются, бболя прежняго ллягаются и... и не ппод-ходи никто...— тс...— ннамедни еще одиого ппарня чуть што нне уккокошили... Ммужики зза-аступивши, такъ отстали... ссамыхъ ддобрыхъ ппарней бьютъ... и тс... тс... ттеперя хходятъ ппо деревн съ гармоней, ппохваляются: «нничего ннамъ не будетъ... нничего...» Ааспиды, совс—мъ ааспиды!

Михайла Бариновъ, поощренный тмъ, что у него среди присяжныхъ оказались единомышленники, на-чалъ подробно разскайывать исторію убійства Ивана, но такъ какъ онъ страшно волновался и спшилъ, то рчь его оказалась такъ невнятна, что никто ни-чего не нонялъ, хотя вс старались внимательно слу-шать. Михайла на половин разсказа замолчалъ.

— Нельзя озорникамъ давать потачки,— заговорилъ еще одинъ присяжный изъ пожилыхъ, богатыхъ мужи-ковъ, съ болыпимъ, совершенно камсннымъ лицомъ, точно срымъ мохомъ поросшимъ волосами, сидвшій рядомъ со старшиной, положивъ толстыя руки па столъ и сгорбивъ и безъ того сутулую, широкую спяну. — Ежели тперича не поучить ихъ, хуже на-длаютъ и для другихъ худой примръ... и другіе зачпутъ какія глупости.