Наше преступление

— Не знаю я, што ли? У Миколая у Пана ощени-лась сука, а щенковъ взяли да подъ меня подкинули... рази не знаю?!.. медленно и тихо, съ хитрой усмш-кой и съ хитрымъ взглядомъ проговорила Катерина.

Акулина растерялась. Прасковья всплеснула ру-ками и зарыдала.

— Головушка моя бдная, доченька моя несчаст-ная!.. Сватьюшка, да вдь она ума рши-ла-ся!..

Новое горе, какъ громомъ, поразило Акулиину. До самаго -вечера она ходила убитая, растерянная, ничего не соображавшая.

Вечромъ Прасковья сходила на деревню и по-просила знакомаго парня създить въ Черноиемь и ска-зать Леонтнію, чтобы завтра ж взялъ ихъ отсюда.

Всю ночь не спала Акулина, плача и думая о своемъ новомъ тяжкомъ положеиіи. Она ясно созна-вала, что ей н подъ силу прокормить сумасшедшую невстку съ двумя малютками. Утромъ она ршилась въ очень деликатной -форм намекнуть о своихъ за-трдненіяхъ свать Прасковь.

Старуха, тож н спавшая и окончательно сраже-ная новымъ несчастьемъ, слабымъ, больнымъ голосомъ отвтила:

— Не печалься, сватьюшка, спаси тебя Христосъ Н-бесный за твою хлбъ-соль и за вс твои заботы и по-печенія, а доченьку и малютокъ не оставимъ у тебя на ше. Я вечоръ наказала Лёвушк. Прідетъ и забе-регь насъ всхъ.

Днемъ пріхалъ Леотій, завернулъ вновь разбо-лвшуюся мать и сестру съ малютками въ шубы, уса-дилъ ихъ въ телгу и повезъ къ себ въ Черноземь.

XVI.

Посл того, какъ старецъ упалъ въ обморокъ и нсколько дней пролежалъ на лавк, не вставая, онъ позвалъ къ себ Леотія.

— Левонъ, какой нонче день-то? — спросилъ онъ.

— Четвергъ. Теб на што?

— Въ субботу истопи баню, сынокъ, а... въ вос-крссенье свези въ церковь... пріобщиться... надоть...

— Што, помирать собрался? — съ усмшкой спро-силъ Леонтій, кивнувъ на отца головой. — Давно по-ра... Надоло чужой вкъ-то заживать. Истопимъ што-жъ...

Никогда не болвшій старецъ и теперь н чув-стіювалъ никакой болн, алъкь доа:км'ь

днмъ у нго убывали силы, догадался, что му уж не встать бол самому съ лавки, поэтому хотлъ по-христіански приготовиться къ тому послднему путе-шетвію, откуда «нтъ возврата».

Въ субботу была вытоплена баня. Леонтій съ Его-.рушкой вымыли въ нёй старика и надли на него чисто блье, въ воскресенье вывели его подъ руки изъ избы, посадили на телгу и повезли въ црковь, находившуюся всего въ полутора верстахъ отъ Чрно-земи. За всю дорогу старецъ не проронилъ ии одиого слова, но осмысленнымъ, усталымъ взглядомъ осма-тривался вокругъ себя, какъ бы прощаясь съ той зм-лй, на которой онъ родился и прожилъ свою долгую, трезвую, честную жизнь.

Въ церкви Пётра, прислонившись къ стн, вы-стоялъ всю обдню на ногахъ, жарко молясь Богу, и даже выражалъ неудовольстві на Егорушку, когда тотъ поддерживалъ его, видя, что у дда дрожатъ и подгибаются колни.

Пріобщившись св. Тайнъ, просвтленный и успо-коевный Пётра вернулся домой, занялъ свое мсто на лавк и сталъ молча, никогда ни на что не жалуясь, дожидаться смерти. Говорилъ онъ только тогда, когда надо было попросить пить, сть же ничего не могъ. Такъ пролежалъ онъ боле четырехъ недль.

Въ тотъ день, когда Леонтій привезъ изъ Шеп-талова больную мать и сумасшедшую сестру съ двумя малютками, мужикъ былъ опечаленъ и раздосадованъ ноьымъ несчастіемъ и новой обузой, свалившейся на его плечи.

— Вотъ, Левонъ Петровъ, живи теперича, не тужи, извивайся, какъ ужъ на вил, — расхаживая по изб, кричалъ Леонтій парочно такъ громко, чтобы слышалъ больной отецъ.

Старецъ заворошился на лавк подъ тулупомъ и повернулъ къ сыну липо. . . .

* тошто.еіап-кагак.ги

— Ты лжишь, не умираешь, сестра съ ума спя-тила, мать съ горя совсмъ расхворалась, малнькі пиіцатъ, сть просятъ. У меня теперича въ изб и больница, и сумасшдшій домъ, и шпитательный домъ. Хошь бы ты, отецъ, скорй помёръ, руки бы развя-залъ... а то другой мсяцъ валяешься и н помира-ешь... Чего теб? Свой вкъ отжилъ, другимъ бы мсто опросталъ. А то вишь какая тснота...

Лицо старика чуть-чуть сморщилось. Онъ пож-валъ губами и черзъ недолгій промежутокъ времени, съ усилімъ выговаривая слова, спросилъ:

— А што—съ «робнкомъ»-то?

— Што? — озлоблнн и ще громче закричалъ Леонтій. — Двойню вонъ принесла, а сама сшалла, вопъ погляди: сидитъ дура-дурой...

Старикъ снова пожевалъ губами и опять не сразу произнесъ:

— На все воля Божія... а про меня не печалъся... скоро развяжу... руки...

Леонтій спохватился, что незаслуженно глубоко обидлъ умирающаго отца, но сразу у него не хва-тало мужества открыто сознаться въ этомъ, и онъ въ волпеніи крупными шагами подошлъ къ двери, съ секунду въ нершительности постоялъ, потомъ от-крылъ ее и вышелъ. Черезъ минуту онъ вернулся и подошелъ къ отцу.

На глазахъ мужика блестли слезы. и его суро-вое лицо стало безпомощньгмъ и жалкимъ.

— Батюшка, рази я што... не я говорю, а горе мое говоритъ. Сдуру сболтнулъ. Рази ты меня кус-комъ объшь?! живи... легко ли мн отца родного ршиться?!.. Вдь горе мое говоритъ... Вдь завя-залъ бы глаза и убжалъ куда-нибудь. Да бжать нельзя, куда ихъ поднешь?! А я што... живи... Разй я што...

— Я знаю, Левонъ...—тихо, ласково промолвилъ старецъ и замолчалъ.

тотото.еіап-каггк.ги

235