Наше счастливое время

Скорее всего, уже светало. Кажется, я плакала… Я помнила лишь то, что в машине до меня доносился женский плач. Там были только я и брат, а раз брат не женщина, выходит, плакала я. Интересно, подходили ли эти слезы к дядиному совету, когда он предлагал мне выплакаться? Может быть, именно из-за них я чуть протрезвела и начала спорить: «В голове не укладывается, как может у заключенных в течение шести месяцев быть меньше тысячи вон на счету… Это же уму непостижимо!» И, продолжая размышления, я в конце концов ляпнула, что из-за смертников голова идет кругом, жизнь не мила, и без его помощи мне не справиться… иначе свихнусь! Понятно, он был обескуражен, когда забирал младшую сестру из полицейского участка. К очередной недавней попытке самоубийства, расторжению помолвки с его молодым коллегой по моей инициативе добавилось едва не заведенное дело из-за вождения в нетрезвом виде… Как и отец, старший брат относился ко мне очень трепетно. Между нами была большая разница в возрасте, поэтому он возился со мной, как дядя с племянниками, и в детстве катал меня на загривке. Я до сих пор помню молодую, крепкую, теплую спину брата.

– Когда я был прокурором, каких только сволочей не перевидал. Даже в зале суда они ни капельки не раскаивались, что насиловали детей и убивали стариков. Поэтому от одной мысли, что я с этими выродками дышу одним воздухом и хожу под одним небом, мне становится не по себе. Так что смертная казнь для них, можно сказать, еще более-менее культурное обхождение! Глядя на них, я иногда начинаю сомневаться, что они люди, а не звери. Конечно, нельзя так думать, но порой кажется, что в них вселился дьявол; да и вообще, судьба этого отребья предопределена уже с рождения. У этих подонков… вообще нет права на жизнь. Нелюди они… – Вот что ответил брат.

Я стояла со стаканом прохладного сока и разглядывала сад, освещенный теплыми солнечными лучами.

Брат произнес это, наблюдая за тем, как его младшая сестра, которая обычно и слезинки из себя не выдавит, рыдает и кричит, что свихнется из-за приговоренных к смертной казни… Скорее всего, он искренне переживал за меня, думая, что посещения изолятора нанесли мне еще более глубокую психологическую травму и я уже решу покончить с собой всерьез. Пытаясь утихомирить разъяренную пьяную сестру, он сказал в утешение:

– А я свихнусь из-за нашей тети. Конечно, можно понять ее чувства… Но когда она вдруг упирается и начинает доставать меня просьбами или о пересмотре дела, или о ходатайстве министру юстиции о смягчении смертного приговора и замены его на пожизненный срок, мне тоже повеситься хочется.

Брат, конечно, хороший человек. Все знают, что он бескомпромиссный прокурор и работает на совесть, не соглашается ни на какие лестные предложения. Поэтому он быстрее своих ровесников поднялся по служебной лестнице. Но все-таки слова «нелюди, звери», несмотря на алкоголь, меня зацепили.

– Когда я была студенткой, что ли… Помню, как я подошла к твоему кабинету в здании прокуратуры, но из-за воплей, доносившихся оттуда, не смогла зайти… Потом уже узнала, что от человека было получено признание с помощью пыток – его подвесили вверх ногами к потолку и раскачивали в разные стороны… Меня лихорадило, а ты, обнаружив мое присутствие, был поражен и отвел в кофейню на первом этаже. Пытался убедить, что ты не такой и что ты уже запрещал прибегать к таким методам, но чертов начальник отдела опять не послушался и пустился во все тяжкие… Однако ты не бросился наверх и не отдал приказ прекратить пытки. Помню, я тоже задумалась и про того сволочного начальника отдела, и про тебя, и про прокуроров, к которым, ты, конечно, отношения не имеешь… Кто они вообще, люди или нелюди…

Брат ошарашенно посмотрел на меня.