Наше время. 30 уникальных интервью о том, кто, когда и как создавал нашу музыкальную сцену

– Печально. Я Толяна до последнего убеждал, что алкоголь гораздо лучше. Он как-то очень быстро пришел к наркотикам и быстро с их «помощью» ушел… Последнее время мы жили с ним рядом, и каждый раз при встрече я подсаживал его «на пробочку». То есть возвращал к бухлу, к проверенному, нормальному состоянию. Я не говорю, что бухать – хорошо, но это меньшее из зол.

– И сколько ты сейчас выпиваешь?

– Сейчас вообще не пью – пост.

– Ты соблюдаешь пост полностью?

– Курю вот только.

– А в остальном выдерживаешь?

– Это уж по силам. По еде выдерживаю, по «киру», сексу – не получается.

– Не выдерживаешь по сексу, это ты о жене говоришь?

– Конечно, в это время и с женой не нужно иметь таких отношений. А так-то я давно живу моногамно, с 89-го года.

– «Дурень» получился таким, как ты задумал?

– Считаю, это наш самый зрелый и сильный альбом со времен «Шабаша» – по глубине, по тому, что я в него вкладываю. Это попытка покаяния. У музыкантов профессия публичная, и живем мы в миру. Так что все во грехе. Главный грех – гордыня, эгоцентризм.

– Но у поэтов подобные черты, по-моему, никуда не исчезнут, да и вряд ли должны исчезать?

– Так для того и существуют таинство исповеди, покаяние и причастие Святых Тайн. Другое дело, что мало кто к этому идет. Потому что врата ада широки, доступны и еще зазывал полно на каждом углу.

– Что-то ты эпическим языком заговорил…

– А каким еще говорить об этом? Циничные ухмылки, ернические интонации здесь не к месту. Это в светских трепах все охаивается с этаким еврейским юморком. Мне это неинтересно, поэтому я избегаю подобных общений. Только употребив грамм 200–300, могу светски потрепаться. И то стараюсь говорить о том, что близко моему сердцу.

– Скандалом такое общение не закончится?

– Да боже упаси! Я ж, когда пьяный – очень добрый. Это нормальная русская черта.

– Если «Дурня» ты называешь «попыткой покаяния», то чем же были предыдущие альбомы – накоплением грехов?

– Нет. Я не пишу на потребу и в каждом альбоме присутствует попытка исповеди перед теми, кто будет их слушать, перед такими же, как я, людьми, созданными по образу и подобию. Просто раньше все происходило более стихийно, а в «Дурне» – осмысленно.

– Недавно Дима Ревякин сказал мне, что раньше Кинчев был фашистом, но «его беда в том, что сам он этого не понял и поэтому позднее потерялся».

– Это не беда, а как раз мое достоинство. От стихийного, языческого шаманизма я пришел к истинной, непоколебимой, сильной, непорочной вере. Я прошел тот же путь, что прошла ранее моя Родина, моя Россия. Я, как говорят мне наставники, стою на обочине и не дерзаю идти прямым путем, поскольку я человек публичный. Но стою я на обочине правильной дороги и с нее меня никто не свернет.

Беда Ревякина в том, что он абсолютно запутанный человек. Запутанный своим сознанием и очень ведущийся на мнения других людей, а это зачастую бесы. Тем более, что он не крещен. Без опоры, без силы духа невозможно обрести истину. Для этого нужно много работать и смирять свою гордыню. А у Ревякина сейчас принцип: я – Бог, что, в общем-то, конечно, присутствовало в раннем Кинчеве.

– Он при этом произнес свое определение фашизма, ты можешь сделать то же самое?

– Вот принцип «я – Бог!» и есть фашизм. Остальные боги умерли… У Ницше все написано. Ярчайший апологет фашизма, при этом, с литературной точки зрения, очень талантливый. Тем и опасен. Яркостью слова он уводил в такие дебри… проповедник антихристианства, сатанизм чистой воды.

– Значит, Ревякин ошибается, выслушивая чужие мнения, но сам ты при этом подчеркиваешь, что следуешь словам своих наставников. Тогда кто они?

– Духовные отцы церкви, куда я хожу и причащаюсь.

– А мирских наставников у тебя нет?

– Да боже упаси! Это блудники и запутчики.

– Кто же наставляет тебя в церкви?

– Отец Александр, питерский диакон в храме на Конюшенной, где отпевали Пушкина.

– А вот Цветаева как-то написала в письме Рильке, что священник – это преграда между ней и Господом.