Нашествие 1812

Оптимистичная концовка никого не радовала: если одержана победа, почему же наша армия отступила на следующий день? Ходили упорные слухи, что Москва будет сдана. Положительных известий о родных и близких нельзя было получить никаких; говорили, что генералы Багратион, Тучков 1-й, оба Бахметевы, князь Горчаков, граф Воронцов серьезно ранены, другой Тучков убит, граф Кутайсов пропал – возможно, в плену. Вся гвардия была введена в бой! Вот это тревожило Ивана Борисовича Пестеля больше всего. Павел был там, не мог не быть, вдруг он тоже убит? Нет, Господь этого не допустит! Но он может быть ранен, и даже тяжело; возможно, он просто не в силах сейчас держать перо, чтобы послать о себе весточку. Ему нужен знающий врач и хороший уход, а на это потребны деньги… Собрав всё, что оставалось в доме, – тысячу рублей – Пестель отослал их в Москву на имя гражданского губернатора Обрескова с просьбой передать эти деньги сыну, когда его местоположение станет известно.

* * *

«Завтра на рассвете выступают к Можайску форсированными маршами два полка, в коих 4600 человек совсем на службу готовых. Через два дни еще полк 2300 человек из Подольска. Отсюда послезавтра батарея с понтонной ротой и 100 человеками из ополчения, совершенно выученными пушечной стрельбе. Арапетова три роты с орудиями и снарядами уже пошли. Да найденные между Подольском и Боровском моим курьером все ящики от артиллерийской дивизии, в Коломну следующей с снарядами, обращены к Можайску. Сверх того завтра на подводах повезут к армии 26 000 снарядов для пушек. Лошадей 500 с хомутами надеюсь послезавтра отправить».

«Завтра» прошло вчера, уже наступило послезавтра, а обещанного графом Ростопчиным подкрепления пока не видать. Кутузов нарочно ушел к Подольской дороге для скорейшего объединения с ним и дожидался в деревне Нара. Ему донесли, что корпус Богарне пошел от Можайска на север и находится около Рузы; светлейший приказал генералу Винцингероде отправляться со своим отрядом к Звенигороду и перекрыть там дорогу на Москву, послав заодно гонца к генерал-губернатору, чтобы тот готовился дать отпор супостату с московской дружиной.

* * *

Из опытов Леппиха опять ничего не вышло: машина сделала несколько движений крыльями – и лопнули рессоры. Как только он получит сталь лучшего качества, всё пойдет на лад! Ростопчину надоели эти отговорки. Маленький шар на пять человек Леппих не сумел наполнить газом в три дня вместо десяти часов, аэростат не поднимал и двоих, большая машина вряд ли вообще когда-нибудь будет готова. Это просто шарлатан – или сумасшедший. Или и то, и другое сразу.

Ну да Бог с ним, даже потраченных на него денег не жалко. Не от него следует ждать главной беды. Мартинисты проклятые! Сенаторы! Слишком большую волю взяли! Послали депутацию в главную квартиру русской армии, чтобы узнать от самого светлейшего, не в опасности ли находится Москва, а московского главнокомандующего вызвали в Сенат, чтобы расспросить о способах защиты и мерах, какие он намерен принять. Вот еще! Дел у него других нет, как с ними объясняться! Граф отправил в Сенат адъютанта с приказанием закрыть заседания и немедленно выехать из Москвы, а кто будет упорствовать, того увезут под хорошей стражей.

Ростопчину доложили, что в приемной ожидает господин Глинка. Отлично! Зовите его сюда! Сев за стол, граф еще раз пробежал глазами воззвание, сочиненное сегодня утром, затем подписал его.

Братцы, сила наша многочисленна и готова положить живот, защищая отечество, – читал Глинка. – Не впустим злодея в Москву, но надо пособить и нам свое дело сделать. Москва наша мать. Она вас поила, кормила и богатила. Я вас призываю именем Божией Матери на защиту храмов Господних, Москвы, земли Русской. Вооружитесь, кто чем может, и конные, и пешие; возьмите только на три дни хлеба; идите со крестом: возьмите хоругви из церквей и с сим знамением собирайтесь тотчас на Трёх горах; я буду с вами, и вместе истребим злодея. Слава в вышних, кто не отстанет! Вечная память, кто жертвой ляжет! Горе на Страшном суде, кто отговариваться станет! Граф Ростопчин.

– Вот, брат, нужно это напечатать для скорейшего распространения.

Лицо Глинки приняло торжественный и скорбный вид.

– Так значит – идем? – спросил он. – Настал и наш черед доказывать делом, а не словом, живую любовь нашу к Отечеству и всему, что свято русскому человеку?

Ростопчин махнул рукой.