Нашествие 1812

Михаил Богданович сел, слыша стук своего сердца. Кутузов прикрыл глаза, словно в раздумье или печали; Барклай чувствовал, что он доволен. Следующим светлейший велел говорить Ермолову как младшему в чине. Еще один черный шар Москве – и за белыми никто не потянется…

– Я нахожу предложения военного министра весьма основательными, – глухо заговорил Ермолов, – однако считаю направление на Владимир не согласующимся с обстоятельствами. Императорская фамилия может оставить Петербург и назначить свое пребывание в ином безопасном месте, не заставляя армию идти по невыгодному ей направлению, отдаляясь от изобильных южных областей и затрудняя сообщение с армиями генерала Тормасова и адмирала Чичагова.

Ермолов замолчал, чтобы восстановить сбившееся дыхание. Кутузов смотрел на него выжидающе.

– Что же касается сражения, – продолжал Алексей Петрович, – то я предлагаю атаковать неприятеля. После девятисот верст беспрерывного отступления он не ожидает подобного предприятия с нашей стороны. Сия внезапность при переходе войск его в оборонительное состояние, без сомнения, произведет между ними большое замешательство, которым вашей светлости как искусному полководцу надлежит воспользоваться, это может произвести большой оборот в наших делах.

Главнокомандующий поерзал на лавке с недовольным видом.

– Ты так говоришь, потому что не тебе отвечать, – проворчал он и кивнул Уварову: – Ну, говори теперь ты!

– Отступать, – сказал Уваров.

– Атаковать, – возразил Коновницын, назначенный командиром 1-го корпуса вместо Тучкова.

– Пойти на врага было бы хорошо! – согласился Дохтуров. – Но после Бородина многих офицеров пришлось заменить другими, прежде ничем себя не проявившими, – можно ли полностью положиться на них? Лучше отступить.

Беннигсен ратовал за сражение, приводя те же доводы, что и Ермолов; Остерман спросил его, готов ли он поручиться за успех; не глядя в его сторону, Беннигсен ответил ледяным тоном, что если бы на этот счет не было никаких сомнений, то и совет бы проводить не стоило, и ничьего мнения спрашивать. Дверь распахнулась, вошел Раевский, только что прибывший от арьергарда, где он оставил Милорадовича. Кутузов попросил Ермолова пересказать ему то, что было говорено прежде; Раевский согласился с тем, что нужно отступить.

Над выскобленным деревянным столом, освещенным масляной лампой, повисла тишина; лица выступали из тьмы, подобные маскам в греческом театре. Кутузов вновь прикрыл глаза, потом обвел всех хмурым взглядом.

– Je sens que je paierai les pots cassés, mais je me sacrifie pour le bien de ma patrie. J’ordonne la retraite[37], – сказал он.

Раевский сразу же уехал обратно к арьергарду. Оставшиеся обсудили порядок и направление отступления: в десять часов двумя колоннами через Рязанскую заставу. Одну поведет Уваров, по Дорогомиловскому мосту, другую – Дохтуров, через Замоскворечье на Каменный мост. Ермолова Кутузов отправил к Милорадовичу сказать, чтобы удерживал неприятеля, сколько возможно, или хотя бы условился с ним о вступлении в город без боя, но так, чтобы успеть вывезти тяжести. Генералы разошлись; Кутузов вызвал к себе генерал-интенданта Дмитрия Ланского и велел обеспечить подвоз провианта на Рязанскую дорогу. Продиктовал донесение императору: «Смоленск открыл путь в Москву; по взятии его столица сия не могла быть спасена; но она не есть еще целое царство».

…От Головинского дворца тянулись повозки с ранеными. Генерал-губернатор выделил для них охрану, чтобы возчики-крестьяне, приневоленные к эвакуации, не дали дёру, прихватив, что плохо лежит, и всё равно на некоторых телегах вместо искалеченных солдат сидели жены вахтеров и госпитальных служителей, увозивших свое добро. На другом берегу Яузы, во дворе большого дома на Немецкой улице, суетились слуги, складывая на подводы мебель, картины, ящики с книгами, мешки со столовым серебром. Помимо пули в ногу Михаил Семенович Воронцов получил удар штыком и теперь отправлялся в Андреевское залечивать раны. Графа вынесли из дому в кресле, пересадили в карету; она выехала за ворота и встроилась в плотный поток, двигавшийся с черепашьей скоростью.

– Семенов! Ты как здесь? – Граф опустил окошко своей кареты.

Ковылявший краем улицы раненый остановился и отдал честь здоровой рукой:

– Здравия желаю, ваше сиятельство! Уходим вот из Москвы, кто может, чтоб французу не достаться.

– И много здесь наших?

– Да, почитай, все…

– Стой! – крикнул Воронцов кучеру. И приказал ехавшему с ним камердинеру: – Всё барахло с подвод долой! Постелить соломы, положить людей – вот он укажет, кого.

Ящики сбрасывали на мощенный булыжником двор; по телегам рассаживались полсотни офицеров и более трехсот солдат Сводно-гренадерской дивизии, чтобы составить компанию своему командиру.