Нашествие 1812

– Я удивляюсь, что ваш император сам находится при войсках: что ему тут делать? – говорил он на ходу. – Он природный государь, ему должно царствовать, а не воевать. Я – другое дело. Я солдат.

Он остановился и в упор посмотрел на Балашова.

– Я не могу согласиться на требования вашего императора. Когда я что занял, я считаю это своим. Оборонять столь обширную территорию со столь малым числом войск… Увидим, чем всё это кончится.

Парламентёра пригласили обедать с императором; за стол сели также Бертье, Дюрок, маршал Бесьер и обер-шталмейстер Коленкур. Наполеон один занимал длинную сторону стола, оставив стулья рядом с собой пустыми.

– Вы были, кажется, начальником московской полиции? – спросил он Балашова, но тотчас обернулся к Коленкуру: – Вы знаете Москву? Большая деревня со множеством церквей. К чему они? В наш век осталось мало набожных людей.

Стараясь говорить спокойно, Балашов ответил:

– Не знаю, ваше величество, есть ли набожные люди во Франции, но в Испании и в России верующих много.

Обед продлился не больше получаса; голубцы с салом и шпинатом никого не прельстили, и Наполеон, придвинув к себе блюдо, съел всё один. Выйдя из столовой, Коленкур шепнул тихонько Балашову, чтобы тот перед отъездом зашел к нему.

Высокий, чистый лоб Коленкура прорезала продольная морщина, придав его красивому лицу страдальческий вид.

– Передайте императору Александру, что я не забыл его милостей, оказанных мне в Петербурге, не забыл и не забуду. Мне, право, очень жаль, что мы вынуждены быть врагами. Конечно, я исполню свой долг, но… я искренне желаю его величеству оставаться твердым в своих предприятиях.

* * *

По коням, братья, по коням!
Из ножен достаньте свой меч!

За славой мчитесь в погоню,
Чтоб рыцарску честь уберечь!
В святый день правый бой возгорится,
Скоро Польша опять возродится!

Марш Кароля Курпиньского, написанный на провозглашение Генеральной конфедерации Польского королевства, несколько раз исполнили на «бис». Варшавский сейм отправил депутацию в Вильну – просить императора Наполеона принять Конфедерацию под свое высокое покровительство и призвать литвинов в свои ряды. «Восстанавливаем Польшу не только мы, вкушающие сладость ее возрождения, но и все жители разных стран, ожидающих своего освобождения, – говорилось в учредительном акте. – Жители Литвы, Белой Руси, Украины, Подолии и Волыни – наши братья. Они поляки, как и мы, и имеют право называться поляками».

Наполеон выслушал депутатов, похвалил за любовь к отечеству, которая есть первая добродетель цивилизованного человека, но предупредил, что ему приходится примирять разные интересы, исполняя многочисленные обязательства. Благословив поляков на новые подвиги и пообещав поддерживать по мере сил их решения, он посоветовал им, привлекая на свою сторону народы, которые они считают братскими, не посягать на владения австрийского императора. Пусть Франц I сохранит то, что ему осталось от польских провинций, а вы идите в Литву, Самогитию, на Волынь, Украину – если и они воспылают тем же неугасимым огнем, что горит в Великой Польше, святому делу гарантирован успех.

Император был занят текущими делами: составлением военных планов, наведением мостов, снабжением войск, устройством лазаретов, формированием временного правительства из ветеранов восстания Костюшко, чтобы оно взяло часть этих дел на себя. Вильну провозгласили столицей Великого княжества Литовского; входившие в нее Виленскую, Гродненскую, Минскую губернии и Белостокскую область переименовали в департаменты; военным генерал-губернатором стал голландец Дирк ван Хогендорп, политическими вопросами распоряжались барон Биньон и герцог де Бассано. Пережидая отвратительную погоду с холодным дождем и сильным ветром, французские штабные офицеры танцевали на балах в лучших домах Вильны, оказывая знаки внимания польским патриоткам. Обезлошадевшие уланы и гусары рыскали по окрестностям, забирая всех более-менее годных лошадей и скашивая им на корм крестьянский хлеб.

* * *

О Балашове не было ни слуху ни духу, и это начинало тревожить императора. Совершив шесть переходов, главная квартира разместилась в Видзах и собиралась уже двигаться дальше, как запропавший генерал наконец-то возвратился: отдал государю собственноручное письмо от Наполеона, а Комаровскому – его мундир.