Нашествие 1812

Не только лошади валялись мертвыми у обочины – и люди не выносили суровости похода, порой намеренно обрывая свою жизнь. Вдоль дорог, с трудом переставляя ноги, тащились отставшие от своих полков; другие нарочно оставались в деревнях, прячась в амбарах.

Перед началом кампании император предупредил свои войска, что им придется действовать в скудной стране и быть готовыми обходиться собственными средствами. Каждая рота должна была иметь при себе запас пайков на двадцать пять дней; позади колонн брели стада в сотни тысяч голов, скрипели колесами телеги, нагруженные хлебом, овсом, вином и водкой; шествие Великой армии напоминало собой Великое переселение народов. Обозы и стада отстали еще в Варшавском герцогстве, завязнув в знаменитой польской грязи; там же, за Вислой, остались и магазины с провиантом.

После пятнадцати часов тяжелого марша иссушенные утренней жарой и вымоченные полуденным дождем голодные уланы польского авангарда из кавалерии нежданно превратившиеся в пехоту, достигли к полуночи одинокой усадьбы на холме. Большинство попадали без сил под кусты и деревья, прямо на мокрую траву; самые крепкие обшарили дом, и скоро окрестности огласились радостным воплем: «Водка!» Командир эскадрона, сам едва волочивший ноги, не успел предотвратить неминуемого: когда он вошел в большую залу, повсюду лежали вповалку бесчувственные тела, а в воздухе плавал резкий винный запах. В противоположных дверях застыла хорошо одетая дама, готовившаяся встречать освободителей; в ее глазах блестели слезы разочарования… К утру подошли несколько сотен отставших, а с тысячу человек так и заблудились в лесу.

* * *

Стук трости по паркету раздавался звонче из-за наступившей тишины. Князь Адам Казимир Чарторыйский шел через Сенаторский зал к председательскому месту неловкой походкой подагрика. Его старческий профиль с хищным орлиным носом, запавшим беззубым ртом и скошенным затылком отражался в зеркалах меж коринфскими пилястрами, отнюдь не выигрывая от сравнения с римскими бюстами. Собрание, однако, было поражено не дряхлым видом своего председателя, а белым фельдмаршальским мундиром, в который князь облачился по случаю открытия сейма. Австрийский мундир! Старик явно не соображал, где он и зачем он здесь.

Видеть Чарторыйского-отца маршалом сейма пожелал император Наполеон: князь Адам Казимир должен был стать противовесом князю Адаму Ежи, известному своими прорусскими убеждениями. Министр финансов Матушевич сам съездил в Пулавы и уговорил старика выбраться в Варшаву. Бывший кандидат на польский престол, казалось, лучше всех подходил на роль патриарха-вдохновителя, мудрого отца нации, и лишь сейчас все вспомнили, что с тех пор прошло больше полувека.

Часто моргая подслеповатыми водянистыми глазками, Чарторыйский произнес напыщенную речь в лучших традициях прошлого века. Начав с воззвания к благородству, верности и самопожертвованию, он обратился к дамам на трибунах и заговорил о патриотизме матерей, сестер и жен. Супруга и дочери ответили ему звонкими клятвами и принялись бросать в зал красно-белые кокарды. Всё это выглядело нелепо и неуместно; депутаты потупились от смущения. Сменивший князя посол императора Наполеона, архиепископ Мехеленский Прадт, говорил так хитро и туманно, что смысла его слов никто хорошенько не понял и каждый истолковал по-своему. Зато Тадеуш Матушевич откровенно описал тяжелое положение в стране с пустой казной, вынужденной кормить наводнившие ее войска, находясь на грани голодной смерти. Впрочем, и он не обошелся без метафор.

– Меч погибели висит над головами виновников наших несчастий! – вещал он. – Этот меч висит на тонкой нити, и, быть может, мы вскоре узнаем, что она порвалась!..

Наконец, огласили петицию, подписанную представителями знатнейших родов и требовавшую от сейма немедленно приступить к великому делу возрождения отечества. «Теперь или никогда! Вооруженная рука и пылающее мужество ждут только вашего знака. Дерзайте! За дело! После понесенных утрат нам осталось одно только мужество, но с его помощью мы должны достигнуть величайшего в мире блага – вернуть Отчизну себе и передать ее нашим детям».

* * *

Бряцание оружия на бегу, глухой топот сапог, стук лафетных колес, дробное цоканье подков: «Скорей! Скорей!» Приникнув к закрытым окнам, виленцы вслушивались в уличные звуки. Погасли звезды, сквозь щели в ставнях сочился рассвет… К восьми утра в наступившей тишине раздавался только стук сердец. На улицах ни души. Но вот самые смелые начали выходить из домов, направляясь к Погулянке: русские ушли, значит, здесь скоро будет Наполеон. Вот бы на него посмотреть!

На севере, за Вилией, поднимались в небо большие клубы черного дыма – это горели хлебные магазины в Снипишках. Трещал, пылая, Зеленый мост, загодя обвязанный просмоленной соломой. От него проскакали галопом два казака, пригнувшись к шеям своих лошадей, свернули с Епископской на Свентоянскую, оттуда на Замковую… За ними гнались два французских конных егеря. Французы в городе! Чу! Слышите? Стрельба… Это от Антоколя! Там бой?..