Нашествие 1812

Только Ростопчин знает настоящие имя «доктора Шмита» – Франц Леппих. И только Ростопчину известно, какие «земледельческие машины» изготавливают в Воронцове. Граф совершенно уверен, что Леппих не шарлатан, а человек, очень сведущий в механике и что его машина – действительно адская. Ее изобретение «сделает бесполезным военное ремесло, освободит человечество от адского разрушителя и поставит Вас судьей царей и царств и благодетелем рода людского». Но при этом он подозревает, что Леппих способен изменить и обратить свое изобретение в пользу наших врагов… Бабушка называла Ростопчина «сумасшедшим Федькой». Она умела разбираться в людях. Наследуется ли это свойство?

Александр не знает, можно ли верить Леппиху. Испытания шара постоянно откладываются: то одного нет, то другого. В последний раз потребовались пять тысяч аршин тафты особой выделки, на двадцать тысяч рублей, и еще серной кислоты на пятьдесят тысяч. Раньше Леппих говорил, что вся машина обойдется в двадцать тысяч, но, как выяснилось, ошибся в смете, потому что не знал местных цен; потрачено уже больше сорока. Фабрикант Кирьяков, получивший заказ на тафту, решил, что доктор Шмит готовится открыть торговлю пластырями; Ростопчин не стал его разубеждать и даже предложил сделаться компаньоном в этом деле. Еще он просит дать предписание директору Московского банка отпускать по его требованию разные суммы под расписку в мелких ассигнациях. Можно ли верить Ростопчину?

Получив это письмо, граф узна́ет, что главнокомандующим русскими армиями назначен генерал от инфантерии Голенищев-Кутузов, которого государь неделю назад пожаловал в князья. Даже Барклай-де-Толли еще не извещен об этом.

Выбор главнокомандующего был сделан не Александром: Салтыков, Аракчеев, Кочубей, Лопухин и Балашов три с половиной часа спорили до хрипоты, обсуждая шестерых кандидатов – Беннигсена, Багратиона, Дохтурова, Палена, Тормасова и Кутузова, – и выбрали самого никчемного, потому что он русский, любимец Суворова и завершил войну с турками. «Вся Россия желает назначения генерала Кутузова! В отечественную войну приличнее быть настоящему русскому главнокомандующим!» – так посмел сказать государю князь Горчаков (родной племянник Суворова, подражавший дядюшке только в чудачествах и нечистый на руку), которого господа министры послали ходатаем от себя. Александр не сдержался и высказал ему всё, что накипело на душе. Немощный старик, способный передвигаться верхом только шагом из-за сильной грыжи, спекулирующий на собственной славе, вечно плетущий интриги, хитрый, мстительный, скользкий, как угорь, стремящийся сбыть дело с рук, а не исполнить его, – и это защита от Бонапарта? Щеки Горчакова запылали, даже лоб покраснел, казалось, еще минута – и кудри его задымятся.

И всё же Александр уступил. Они просят Кутузова? Да будет так, он умывает руки. Пусть явится утром на Каменный остров. Старик приехал чуть свет, выслушал новость о своем назначении, кланялся, благодарил, вышел в двери – и тотчас вернулся просить денег на дорогу, потому что у него нет ни копейки. Светлейший князь! Александр пожаловал ему десять тысяч рублей.

«Победить Наполеона сможет только русский». Как они все заблуждаются! Победить Наполеона сможет только тот, кто знает Наполеона, постиг его характер и образ мыслей, способен предугадать его действия! Но Бернадот отказался. Впрочем, может быть, его еще удастся уговорить.

* * *

Во дворце полоцкого губернатора и двух монастырях мест больше не было, а раненых везли и везли. Главный лекарь корпуса Удино приказал складывать их в бывшем хлебном магазине. Хирурги выбивались из сил, не успевая делать операции; стоны, крики, просьбы слились в сплошной нескончаемый гул. Обескровленные люди умирали от жажды; вода, которую черпали прямо из Двины, была грязной; ее жадно пили, приникая горячими, растрескавшимися губами к краю манерки, а потом корчились от спазмов в животе…

Удино тоже ранен – картечью в плечо. Но этот выживет. На нём живого места нет, сплошь шрамы: он изрешечен пулями, изрублен саблями, но даже тиф в свое время обломал об него зубы – должно быть, кто-то на небесах зорко следит за тем, чтобы нить его жизни оставалась цела. А вот над баварским генералом Эразмусом фон Дероем уже кружат валькирии: пуля в живот – это не шутки, к тому же русские пули больше французских. Генералу шестьдесят восемь лет, впервые он заглянул в лицо смерти в четырнадцать, еще в Семилетнюю войну. Этого не избежать, когда твоя профессия – узаконенное убийство, которое называют служением государю и отечеству. Какому государю? Какому отечеству? – думал старый врач, машинально пережимая кровеносные сосуды, делая стежки шелковыми нитками и накладывая бинты. Двадцать лет назад Дерой защищал Мангейм от французов, а теперь он носит большой крест ордена Почетного легиона и воюет с русскими.