Нашествие 1812

Новое оживление вызвал приезд Жерома Бонапарта, Вестфальского короля, но и оно быстро сошло на нет. Латунь выдавала себя за золото – король по милости своего брата-императора, Жером вел себя слишком кичливо и заносчиво. Каких только слухов не ходило на его счет: говорили, что он каждый вечер принимает ванну из молока, а утром – из рома, после чего его люди разливают ром по бутылкам и продают со скидкой; что он никогда не надевает дважды некоторые предметы одежды и уже так задолжал парижскому шляпнику, что тот подал на него в суд. Обеды у Жерома были скучны: те мужчины, которым позволялось сидеть в присутствии короля, не обладали любезностью и навыками светской беседы. Кроме того, польских дам, воспитанных в республиканских традициях, возмущали намеки Прадта на то, что «брату Наполеона нельзя отказывать»; многие уехали в свои деревни ждать там известий о родных.

В Варшаве Жером объявил, что ведет резервный корпус на соединение с императором. Только посвященные были в курсе, что это неправда. А о том, что Жозеф Бонапарт, старший брат Наполеона, был вынужден бежать из Мадрида, занятого графом Веллингтоном после несчастной для французов битвы при Саламанке, не знал еще даже сам император.

* * *

– Лошадей достать совершенно невозможно, все подводы забирают для казенной надобности, дороговизна страшная! – Машенька Волкова округлила свои миндалевидные глаза.

– Так вы точно едете?

– А как же?! – всплеснула руками Машенька. – Все уезжают, Бонапарт уже в Смоленске. На всех заставах кареты, кареты, кареты – это просто бегство египетское. Maman ждет только, когда из нашей подмосковной привезут все ценные вещи, и мы сразу отправимся.

Наденька с Верочкой переглянулись с тревогой. Обе сестры были в положении и должны были разродиться осенью.

– Ваше имение ведь в Клинском уезде? – спросила Верочка Вяземская. – Это по дороге на Петербург, а Петербургу ничто не…

– Ах, ne sois pas si naïve![29] – перебила ее Машенька, недавно пожалованная во фрейлины двора. – Екатерина Павловна уехала из Твери рожать в Ярославль, а не в Петербург. Туда же сейчас свозят картины, статуи, золото и алмазные вещи из всех дворцов и Эрмитажа; вдовствующая императрица уже упаковала все бумаги и драгоценности и прислала рескрипт графу Ростопчину, чтобы он вывез из Москвы воспитанниц институтов и Воспитательного дома.

– Как? – ахнула Наденька Четвертинская. – А граф говорит, что Бонапарту в Москве не бывать…

– Не слушайте его. Он слишком увлекся своей ролью, вообразил себя Пожарским и Мининым в одном лице. Недавно сказал у Апраксиных, что из Москвы едут только женщины, купцы и ученая тварь, и скатертью дорога, воздух чище станет.

Верочка сделала гримаску.

– Николай Михайлович предлагал графу, в уплату за гостеприимство взять на себя сочинение афишек, которые вывешивают у Казанской церкви на Никольской. Право, у него бы это вышло умнее и деликатнее.

Вошедший лакей в белых перчатках переставил с серебряного подноса на стол кофейник, чашки, приборы и сахарницу.

– Кстати, – продолжала Верочка, разливая кофе на правах хозяйки, – Карамзин тоже отправляет семью в Ярославль, а сам остается. Николай Михайлович страшно боится, что его «История» погибнет; Екатерина Андреевна увезет с собой самую полную рукопись. Петруша хочет, чтобы я поехала с ней…

– Мама ждет письма от Феди, а там уж решит, ехать в Пензу с Софинькой и Любочкой или остаться, – сказала ей сестра.

Подруги помолчали, мелкими глотками отпивая горький напиток.

– Не знаю даже, кого следует опасаться больше – французов или черни, – снова заговорила Машенька. – Третьего дня одного немца чуть не побили камнями, приняв за француза. Два офицера вздумали говорить на улице по-французски – народ схватил их и хотел поколотить, их арестовали как переодетых шпионов. Мы с maman всегда остерегаемся, когда выходим из дому: сорвется какое-нибудь французское слово – и до беды недалеко.

– С настоящими-то французами воевать никто не хочет, – презрительно процедила Наденька. – Борис просто из сил выбивается, не знает, за что хвататься: il ne sait où donner de la tête. Граф Мамонов пожертвовал восемьсот тысяч, и все только о нём и говорят: ах, как благородно! А он ничего не смыслит в военном деле, всё свалил на Бориса. Уж больше месяца прошло, а на весь полк есть только восемьдесят лошадей. Людей не хватает, офицеров мало, сбруи, обозов и вовсе нет, службы никто не знает, – какие из мужиков казаки? – учить некому… А граф занят только обмундированием.

Верочка звонко расхохоталась.

– Ах, Петруша такой смешной в этой медвежьей шапке! Вы бы только видели, как он любуется на себя в зеркало, когда ему надо ехать в Петровский дворец на дежурство! Однажды вернулся такой гордый: ему встретился граф Лев Кириллович Разумовский и сказал, что Петруша… точь-в-точь батуринский казак!

Последние слова она выговорила с трудом сквозь безудержный смех.