Наши беседы

Течение жизни Николая Петровича на этой земле, где он перенес так много страданий, закончилось. Однако наш земной путь еще не окончен, и нам необходимо взирать на эти прекрасные образы и учиться у таких братьев. Друзья и сотрудники Храпова, которым довелось близко соприкасаться с ним, считают себя счастливыми, что имели возможность быть в его школе. Это была для них школа мужества, самоотвержения и любви. Они вспоминают, что за кафедрой Николай Петрович был замечательным проповедником, его проповеди были недолги, глубоки по содержанию и всегда тематические. Он постоянно, без опозданий, посещал все совещания и принимал в них сердечное участие. Много не говорил, а все слушал. Говорил только тогда, когда видел в этом необходимость или когда его спрашивали. Говорил по существу, четко и ясно. Его предложения всегда имели конкретный, деловой характер, нередко выводивший участников из многочасового, а иногда и многодневного тупика. После его предложений или заключений обычно уже не рассуждали.

В Средней Азии брат Храпов активно участвовал в проведении молодежных евангелизационных и назидательных мероприятий, общений жен служителей, жен узников, пресвитерских и дьяконских семинаров, готовил материалы для заочных курсов проповедников, проводил их. Вместе с другими благовестниками он посещал Сибирь, Урал, Дальний Восток… Везде, куда бы его ни посылали, какую бы работу ему ни поручали, он никогда не отказывался и выполнял ее со всею аккуратностью и честью.

Большим моральным уроном для него было использование его Советом Церквей не по назначению. Опыта для «тушения пожаров» в горячих точках и разрешении сложных межбратских и межцерковных конфликтов у него не было. Этому негде было учиться. Братья посылали его в такие места, где сами уже потеряли всякое доверие, и старались использовать его авторитет многолетнего страдальца за дело Божие. Однако в подобных местах он сам терял авторитет. Такими городами были Ростов, Узловско-Новомосковск, Здолбуново и др. Его призвание – благовестие и литература, а ронял он себя часто не на своей работе, чего в Средней Азии братья не допускали. Храпов имел незаурядный поэтический талант и писательские способности. Много работал как прозаик, писал поэмы, стихи, издавал книги. Но это уже другая тема.

Когда Николай Петрович видел себя в чем-либо виновным, он, человек твердых, как кремень, убеждений и несгибаемой воли, не оправдывался, а исправлял ошибки. Он был способен пойти в дом любого брата или сестры и плакать, как дитя, прося у них прощения.

Как и все мы, Храпов прошел через периоды духовной молодости, зрелости, и свойственные каждому возрасту несовершенства и недостатки проявлялись иногда в его взглядах и резких выражениях. Школа-то жизни его была в тюрьмах и лагерях, да и в Совете Церквей – постоянная война то с ВСЕХБ, то с «оппозицией»… Пример часто брать ему было не с кого… Он крайне отрицательно относился к ВСЕХБ, называл его «станом отступников». Таким он с самого начала увидел ВСЕХБ, еще по пути следования с Колымы, через работу печально известных старших пресвитеров, таких, как Раевский, Арыскин и, особенно, Л. М. Каракай, который вершил беспредел в Средней Азии. Крайне резко отзывался об «оппозиции». Его статья в журнале «Вестник Истины» – «Они поражены были в пустыне» – свидетельствует об этом. Он написал эту статью в разгар войны с оппозицией, до 1976 года, когда не раскусил еще многих членов Совета Церквей и по-детски верил в непогрешимость проводимого ими курса. Совет Церквей вторично опубликовал эту статью уже после смерти Николая Петровича, в 1982 году, и представил ее как предсмертное завещание потомкам. Здесь обнаруживается полная фальсификация статьи по времени, чтобы еще раз крепко ударить по братьям оппозиции, хотя сам Храпов после 1976 года, в последние шесть лет своей жизни, резко изменил отношение как к этим братьям, так и к руководству Совета Церквей.

Господь повел его долиной уничижения и отвержения своими же братьями, которым он беспредельно верил. И Николай Петрович стал меняться на наших глазах. Навсегда исчез из его характера образ пылкого и воинственного Петра, отрубающего ухо. Глубокое смирение и кротость, как венец, украсили его седую голову. Сердце его широко вмещало и Якименко, и Шепталу, и подобных братьев. Прежних резких выражений об оппозиции уже никто от него не слышал. Излишняя строгость к другим сменилась пожеланиями всем добра и благодати.

В последних письмах из Мангышлака он писал: «Хочу больше и глубже смиряться под крепкую руку Божию». Таким мы знали Николая Петровича перед его уходом в узы. Таким глядит он на нас из своих предсмертных писем. Такого и хотели бы мы поставить в пример христианам. В подобных образцах нуждается человечество.