Наши бесконечные последние дни

– Мне тут не нравится. Тут воняет.

– Ты привыкнешь.

Я вспомнила «Детей железной дороги», и дом с тремя трубами, и как им было страшно, когда они впервые там очутились. Наверное, мне нужно быть смелой.

– Крысы всего-навсего, – сказала я, подражая северному выговору.

Он посмотрел на меня, как будто я сделала что-то странное.

– С дороги, Пунцель.

Он протиснулся мимо меня и немного передвинул стол. Снова проверив его на прочность, осторожно влез на него одним коленом, затем другим. Отодвинул хлам и встал в полный рост. Его голова оказалась чуть выше трех балок, тянувшихся поперек потолка. Отец встал на цыпочки и вытянул шею.

– Чтоб тебя, – сказал он, проведя рукой по ближайшей к нему балке.

Сверху посыпались белые хлопья, и я закашлялась. Он спрыгнул со стола, перетащил его в другую часть комнаты, снова залез и осмотрел две другие балки. Пыль закружилась в лучах света.

– Что там? – спросила я.

Он слез и снова притворно улыбнулся:

– Ничего особенного, не волнуйся.

Он уселся на что-то напоминающее кровать, придвинутую к стене напротив полок. Попрыгал, и что-то хрустнуло и поддалось под ним. Ничего не сказав, он поднялся и начал топать по половицам.

– Здесь где-то должен быть погреб, – сказал он. – А с крышей придется повозиться.

Взяв тряпку, превратившуюся в окаменелый комок, он потянул за свисавшую с потолка плеть ежевики, но оторвать не смог. Тогда он снова начал все передвигать, пинать мусор, поднимать вещи, осматривать их и отправлять на стол.

– Где эти чертовы канистры? Он же сказал, что есть канистры.

Я отступила в траву, когда отец потащил стол к двери, однако сразу стало понятно, что он слишком велик и не пролезет. Я услышала, как отец бормочет:

– Видимо, уже внутри его собирали.

– Крысы всего-навсего, – сказала я снова, но на сей раз он на меня даже не взглянул.

Я пошла обратно, вниз по склону. Плотный воздух давил на макушку, пока я сидела на отцовском рюкзаке и смотрела на хютте. Она тоже смотрела на меня; выражение у нее было жалобное, но и немного довольное – ведь у нее наконец-то появилась компания. Земля за ней резко поднималась; нижняя часть склона поросла лесом, потом лишь несколько деревьев цеплялись за камни, а сильно закинув голову, я могла видеть голую отвесную скалу и над ней небо, цветом напоминавшее кровоподтек. Вдалеке за спиной, если прислушаться, раздавался несмолкаемый гул реки. По обе стороны от меня поднимались заросли кустарника, постепенно переходящие в густой лес. Я чувствовала на себе взгляды деревьев, ощущала, как они толкают друг друга, чтобы получше меня разглядеть, но, когда я резко оборачивалась, чтобы застать их врасплох, как в игре «Волк, волк, который час?», они замирали.

Я сидела, положив на руки подбородок и наблюдая за отцом. Выходя наружу, он распевал на мотив оперных арий о том, как здорово жить на открытом воздухе и как нам будет весело. Я не улыбалась, а только сердито хмурилась в ответ. Перед дверью он сложил в кучу все, что могло пригодиться: три ведра, топор, кочергу. Другая куча, из разных обломков, росла быстрее. Когда он возвращался внутрь, пение прекращалось и вместо него раздавались проклятия и ворчание. Было похоже, что когда он меня не видит, то думает, будто меня вообще нет. Я поплелась обратно к открытой двери и встала на пороге.

– У меня колени болят, и я есть хочу, – сказала я в темноту.

Внутри стало чище; показался пол, отец убрал с узкой кровати все лишнее, и проволочная сетка, до этого растянутая под тяжестью всевозможного хлама, вернулась к своему нормальному состоянию. Я не могла представить, как мы будем на ней спать. Разве что свернувшись, как два высохших листочка.

Отец не ответил. Он обнаружил большой ящик и по одному доставал оттуда инструменты: головку молотка без рукоятки, щербатую пилу, ржавый рашпиль, бумажный пакет с гвоздями. Он как будто нашел сундук с сокровищами: внимательно осматривал каждый предмет и осторожно клал на пол подле себя.

– Пап, я есть хочу, – сказала я снова.

– Что? – переспросил он, не поднимая головы.

– Я хочу есть, – повторила я чуть тише.

Он продолжал заниматься своим делом.