Наши бесконечные последние дни

Мы еще ни разу не забирались на гору, но, стоя на небольшом возвышении за хижиной и прищурившись, я могла разглядеть высоко над деревьями выступ голой скалы. Я тащилась за отцом сквозь папоротники по звериной тропе, которая была не шире моего ботинка из мешковины – небольшая бороздка среди прошлогодних листьев. Я слышала, как снизу, из речной долины, сквозь Зимние Глаза поднимается ветер. Подобно приближавшемуся дождю, он мчался в нашу сторону, шелестя листвой, и дрожь передавалась от ствола к стволу, как лихорадка; наконец ветер промчался прямо над нашими головами, разбросав по земле осколки света. И исчез, поднявшись дальше по горе. Постепенно торфянистую почву сменили камни, деревья поредели, и нам пришлось карабкаться на четвереньках. Отец привязал змея к спине, чтобы при подъеме обе руки были свободны. И всю дорогу голубой ромб с издевкой смотрел на меня, заставляя признать ужасную правду: мы никогда не вернемся домой.

Каменная площадка оказалась гораздо больше, чем представлялась снизу – с того ракурса она выглядела узеньким выступом. На самом деле она упиралась в отвесную скалу далеко позади нас. Стоя у самого края площадки, сквозь верхушки деревьев мы видели нашу хижину, окруженную зеленью. С этой точки границы наших владений были видны очень четко: хютте стояла в глубине небольшой поляны, ниже протянулась полоса сосен и блестела на солнце река. Справа от нас гора изгибалась вокруг скалистого леса, подходя к самой воде. Слева простирался тот лес, через который мы пришли, а за ним снова была гора, спускавшаяся к реке нагромождением гигантских валунов, как будто когда-то давно половина горы решила поплавать и вот уже несколько веков так и плещется. Гора держала хютте в объятиях: как обеспокоенная мать, она двумя руками преграждала нам путь к воде и прятала нас в складках своей юбки – маленькой морщинки на горном массиве, тянущемся до самого горизонта. За рекой лес поднимался к следующему хребту, а дальше я видела только голубое небо.

Отец оказался прав: ветер был сильный. Он толкал и тащил нас, а волосы мои превратил в безумную копну, наматывая их вокруг головы и запихивая пряди в рот. От ветра у меня перехватило дыхание и сердце колотилось как бешеное, хотя я все еще злилась. Отец встал на краю площадки и, раскинув руки в стороны, протяжно крикнул: «Йии-хаа!» – этот крик тут же унес восходящий поток воздуха.

Отец снял змея со спины, и ветер сразу в него вцепился. Хвост расправился и затрепетал. Отец проверил узел и, держа бечевку в кулаке, отпустил змея. Тот мгновенно взвился вверх. Змей отчаянно дергался, требуя все больше и больше веревки. Даже я не могла не признать, что это было красиво. Он парил над Зимними Глазами, превратившись в голубую птицу в голубом небе. Наконец в отцовской ладони остался последний виток. Мы оба смотрели вверх запрокинув головы, так что шея заболела и глаза заслезились.

– Хочешь попробовать? – спросил он.

Я кивнула, отец надел мне на пальцы кольцо из бечевки и закрыл ладонь.

– Держи крепко, – сказал он и улыбнулся.

Змей дергал меня за руку, требуя внимания. Отец смотрел вверх, когда я разжала пальцы и позволила змею сдернуть бечевку со своей руки. Голубой ромб становился все меньше, бечевка улетала вслед за ним. Сначала отец ничего не понял; он взглянул вниз на мою пустую руку, а потом снова вверх – на бечевку.

– Нет! – закричал он в небо.

Глядя, как змей летит над рекой и деревьями по направлению к дому, я испытала подлинное и абсолютное счастье.

В ту ночь, нашу первую ночь в хижине, погода испортилась и работа отца как кровельщика подверглась серьезной проверке. Дождь нещадно поливал наше жилище, и вода просачивалась сквозь щели, которые отец не заметил. Окно он занавесил куском от палатки, и при первой же вспышке молнии печка, стол, деревянные стены – все вспыхнуло синим электрическим светом. Ветер трепал брезент и завывал в дверных щелях. Мы лежали на узкой кровати, свернувшись в своих спальных мешках на подстилке из папоротника, и пока гром яростными волнами прокатывался над лесом, отец рассказывал мне истории. Он нашептывал их, уткнувшись мне в затылок и прижав меня к себе, но гораздо позже я задалась вопросом: не были ли и эти истории, и все, что случилось утром, наказанием за то, что я отпустила змея?

– Давным-давно, – начал он, – жила-была прекрасная девочка, и звали ее Пунцель. Она жила в лесу со своим папой. У них был маленький домик с маленькой кроватью и печкой, чтобы согреться; в общем-то, у них было все, о чем только можно мечтать. Пунцель заплетала свои длинные волосы в две косы и укладывала их, как две ракушки, вокруг ушей.

Я подумала о Бекки, сидевшей за первой партой и причесанной так, что не торчал ни один волосок.

– И благодаря этой прическе она могла слышать что угодно: как переговариваются в лесу олени и кролики, как папа зовет ее откуда-то издалека и как все люди мира одновременно кричат на разных языках. Когда она укладывала косы вокруг ушей, то могла понимать всех-всех.

– И что они говорили? – прошептала я, когда комната озарилась вспышкой молнии.