Наши бесконечные последние дни

Недостаточно взрослый, чтобы назвать его красивым, Оскар был очень миловиден. Уголки его широкого рта тянулись вверх, даже когда он не улыбался. Не то что у меня – маленький рот с поджатыми губами, придающими недовольное выражение.

Оскар, не обращая внимания на мои слезы по поводу испорченного ведра, продолжал подбирать ледышки и швырять их об пол террасы, так что повсюду разлетались ледяные осколки. Я отвернулась от него, а когда перестала всхлипывать, Оскар предложил мне свой носовой платок – серый и явно побывавший в употреблении. Я взяла платок, вытерла глаза и мокрый нос и положила в карман.

Казалось, брату совсем не холодно, хотя утреннее солнце еще не нагрело воздух. Одетый в пальто и шорты цвета хаки, он прыгал вокруг, не переставая что-то рассказывать, окутанный облачком собственного дыхания. Он вертелся и махал руками, показывая новую поилку для птиц или кучу листьев, где зимовал ежик. Я задумалась над тем, как бы он реагировал, если бы я рассказала, чему научил меня Рубен: что лучший способ приготовить ежа – это запечь его в глине.

Я поглубже засунула руки в карманы пальто и спрятала подбородок в шарф. Морозный воздух пробрался сквозь колготки и залез под платье. Стоя на террасе, брат предложил показать мне сад – его сад. Меня возмутило, что ему не приходит в голову, что это был мой сад, что я играла здесь, ночевала в палатке, когда Оскар еще даже не родился.

– Раньше возле дома были качели, – заявил он. – Было весело. Мы с моим другом Марки так сильно раскачивались! Но однажды подушки намокли под дождем и стали вонять, так что маме пришлось их выбросить.

– Те качели, у которых дырка в навесе? – нарочито спокойно спросила я.

Оскар посмотрел на меня исподлобья и опустил подбородок, так что смялся галстук.

– А ткань такая грязно-белая, с большими синими цветами? – продолжала я. – И они скрипели, как утка, когда она сносит яйцо, а внизу была бахрома, от которой под коленками чесалось?

Он смутился и как будто попытался понять, откуда я так много знаю о качелях – о его качелях, которые всегда были его качелями, но через секунду покраснел, и я поняла, что переборщила. Мы пошли вниз по лужайке, окаймленной аккуратно посаженными растениями, потемневшими и хрустевшими на морозе.

– Через сад все еще можно пройти к кладбищу? – спросила я примирительным тоном.

Он не ответил и просто шел. Каждый стебелек, каждый листок и каждая травинка были покрыты инеем. Ботинки Оскара оставляли на лужайке неглубокие вмятины. Я шла сразу за ним, примеряясь к его шагу и ступая по его следам.

Если я смогу попасть в каждый его след, загадала я, мы станем друзьями.

На теннисный корт, устроенный на том самом месте, где мы с отцом ставили палатку и разводили костер, я даже не взглянула. Я посмотрела дальше, за корт, где на расчищенной от ежевики и чертополоха лужайке стоял летний домик. Казалось, потребовалось несколько мгновений, чтобы добраться до дальнего конца сада; на моей памяти спуск от дома до кладбища занимал минут пять или больше. Теперь лужайку ограждала высокая проволочная сетка, но очертания деревьев я узнала с первого взгляда – так бывает с мебелью и разными домашними вещицами: ты их забываешь, но стоит один раз на них взглянуть – тут же вспомнишь. Плющ пробирался обратно в сад, отвоевывая прежнюю территорию.

Оскар подошел к ограде так, будто она сейчас откроется и пропустит его, но затем нагнулся, просунул пальцы в ячейки и приподнял сетку. Получилась достаточно широкая щель, чтобы в нее пролез восьмилетний мальчик, по крайней мере худенький.

– Маме не нравится, когда я хожу на кладбище. Она не отпускает меня одного, – сказал он, когда был уже по другую сторону.

Он приподнял проволоку и, отвернувшись, сказал:

– Мы все время ездим на машине. Она меня отвозит даже к Марки.

Мы оба посмотрели назад, на дом – белый куб сливался с небом, угрожающе набухшим от снега.

Оскар поднял сетку повыше, чтобы я тоже смогла пролезть, после чего она сразу расправилась. Из сада деревья казались мне старыми друзьями, но, когда они меня обступили, я почувствовала угрозу, а воздух под ними показался еще холоднее. Мне потребовалась пара секунд, чтобы сориентироваться, но Оскар, видимо, часто приходил сюда без ведома Уте, потому что даже в полумраке легко находил узкие тропинки, вьющиеся вокруг могил. Кустарник и плющ стали гуще с тех пор, как я в последний раз приходила сюда, земля казалась зеленым озером, из которого под разными углами предательски высовывались камни. Несмотря на мороз, на кладбище пахло увядшими растениями. Плющ все так же оплетал деревья и надгробья, стекая отовсюду большими каплями-листьями, словно он был жидким. Его лозы, некоторые толщиной с руку, упорно и целеустремленно обвивали камни, ломая их могучей хваткой, так что казалось, будто плющ стаскивает надгробья, чтобы своими зелеными глазами взглянуть на человеческие останки.