Наши бесконечные последние дни

Только когда пианино было готово, отец оторвался от работы и осознал, что осень почти закончилась. Однажды утром он отправился с рюкзаком в лес, где росли Зимние Глаза, чтобы набрать желудей. Его воодушевляла идея смолоть их в муку, и он в подробностях описывал мне лепешки, кашу и густое рагу, которые мы скоро будем есть. Но вернувшись, он лег на кровать, повернулся ко мне спиной и не проронил ни слова, хотя я умоляла его объяснить, что случилось. Не оборачиваясь, он швырнул через всю комнату рюкзак, так что из него высыпалась горсть желудей. Они застучали по полкам, по столу и по полу.

– Там нет желудей.

Я подобрала несколько штук и протянула ему:

– Да вот же, смотри, – недоумевая сказала я.

– Этого не хватит даже на одну лепешку.

– Куда же они делись?

– Гребаные белки добрались до них первыми.

– Тогда мы можем есть бе́лок, – сказала я, и он рассмеялся, но его хватило ненадолго.

Вместе с погодой портилось и отцовское настроение. Я по-прежнему каждый день играла на пианино, но он редко присоединялся ко мне, и вместо одобрения все чаще упрекал, что я слишком долго засиживаюсь за столом. Он беспокоился, что мы ничего не успели сделать к зиме. Отец составлял подробные списки и производил расчеты на той бумаге, которая у нас еще оставалась (за исключением нот), – на коробках из-под патронов, разорванных по сгибам и расправленных в виде толстых картонных крестов, и на обеих сторонах карты. Он так сильно надавливал ручкой, что буквы отчетливо пропечатывались поверх зеленых долин и бледных гор:

Натаскать дров

Собрать и насушить грибов

Корни камыша

Сушеное мясо

Сушеная рыба

Еще дров

Промазать стены

Проверить дранку

Ночью я проснулась от света горящей на столе свечи. Отец склонился над картой, грызя кончик ручки. Его лоб избороздили глубокие морщины. Я испугалась, что наступил крайний случай.

– Что случилось, папа? – задала я вопрос кругу света.

– Приближается зима, – бросил он.

Но мне казалось, что солнечная осень никогда не кончится. Я снова заснула, и мне приснились два человека, насмерть замерзшие на узкой кровати, скрюченные, словно две буквы S. Когда под дверь проникло весеннее солнце, тела оттаяли. Какой-то неизвестный человек вошел в хижину, прорубив себе путь топором сквозь шиповник, выросший перед дверью. Я видела, как его рука, мозолистая и волосатая, приоткрывает спальный мешок, и обнажается безобразная масса, похожая на скользкие рыбьи внутренности. Я проснулась в поту; меня ужаснули и эта картина, и ощущение, которое она вызвала; но еще хуже мне стало спустя всего несколько секунд, когда я поняла, что никто не обнаружит в хютте наши разлагающиеся тела; на всей земле не осталось никого, кроме нас двоих.

Отец сказал, чтобы я прекратила играть и помогла ему отнести в лес большую лучковую пилу, которая висела на крюке под крышей, рядом с косой. Он подтянул крепления на деревянной раме и так наточил зубья напильником, что они свирепо заблестели. Когда он поставил ее вертикально, она достала мне до плеча. Мы распиливали валявшиеся на земле толстые ветки на чурбаны. Держа пилу с двух сторон, мы водили ею взад и вперед, и железное полотно по всей своей длине вгрызалось в древесину. За работой мы говорили обо всем на свете. Но очень часто отец использовал это время в лесу для обучения.

– Всегда используй пилу по всей длине.

– Всегда используй пилу по всей длине, – машинально повторяла я, не дожидаясь вопроса.

– В этом лезвии на один дюйм приходится по десять зубцов, но в ящике есть и другие, для более тонкой работы, – говорил он.

Я отдавалась ритму, который успокаивал своей монотонностью. Я вдыхала осенний запах земли, папоротников и свежего древесного сока. Земля под деревьями была усеяна солнечными пятнами, и когда один из теплых лучиков нашел меня, я подняла лицо вверх.

– Пунцель! Не отвлекайся, это важно.

– Почему?

– Потому что меня может не оказаться рядом, когда тебе нужно будет напилить дров.

Я рассмеялась:

– Ты всегда будешь рядом.

Он продолжал пилить, а я села на тонкий конец ветки, чтобы она не качалась и чтобы распил оставался открытым, иначе пила застрянет.

– А если со мной произойдет несчастный случай? Член Общества спасения должен знать такие вещи.

– Мне больше нравится быть выживальщиком, – ответила я. – В надежном прибежище.

Я выговаривала слова медленно, чтобы послушать, как они звучат. Я надеялась, что отец улыбнется, но он не взглянул на меня – лишь на мгновение перестал пилить.

– Оливер так говорил.

– Что еще ты знаешь про Оливера?

– Ничего, – ответила я, вспоминая наш разговор у меня в комнате перед тем, как он грохнул входной дверью.

– Оливер много чепухи наговорил.

Опустив голову, отец все быстрее водил пилой.

– Утверждал, что он спасатель, выживальщик, но выяснилось, что Оливера Ханнингтона интересовали совсем другие вещи, а для выживания у него кишка тонка.

– Не то что у нас с тобой, папа, – сказала я, но он не услышал меня, потому что продолжал рассуждать.

– Говорить-то он говорил, а вот делать не делал.