Наши бесконечные последние дни

Он помолчал, и я подумала: это оттого, что само слово слишком ужасно, чтобы произносить его вслух. Наконец он сказал:

– Великий Разлом. Ты должна пообещать, что никогда туда не пойдешь. Я не смогу прожить без тебя. Мы ведь с тобой команда, правда?

Я кивнула.

– Мы Папапунцель, – сказала я.

– Обещаешь никогда туда не ходить?

– Обещаю, – я прижалась к нему.

– Что ты обещаешь?

– Обещаю никогда туда не ходить. – Я была жутко серьезна.

Он отнес меня назад в тепло, сполоснул наше серое нижнее белье и повесил его сушиться над печкой, где оно шипело и исходило паром. Я сидела у огня и представляла, как наш микроскопический бело-зеленый островок дрейфует в черноте – неприметная крошка, оставшаяся после того, как Великий Разлом поглотил Землю. Той зимой отец часто твердил, что мир заканчивается за нашими холмами, и заставлял меня повторять обещание.

Позже, когда мы поели грибов, тушенных со снытью, я упросила отца дать мне его ботинки. Нужно проверить ловушки, сказала я. Я сама ставила их каждый день, и немного снега для меня не составляло проблемы. Я надела куртку, две пары носков, другие носки засунула вглубь отцовских ботинок, положила в варежки пару нагретых на печке камней и зашагала через снежные заносы. Всю поляну покрывали грязные следы, но за ней снег лежал нетронутый, и я поняла, что мы с отцом действительно последние два человека на Земле.

Я знала, на каких ветках попадается больше белок и в каких норах больше кроликов, но все-таки следовала обычным маршрутом, чтобы осмотреть каждую ловушку. Сначала предстояло спуститься к реке; однако на белом безе, покрывавшем берег, не было видно ни одного следа. Я направилась к лесу. Деревья сонно повертели головами, выясняя, кто идет, и снова замерли. Я предполагала, что под деревьями снега не будет, но и здесь мне пришлось пробираться через заносы. На каждый ствол намело снега, и лес превратился в череду черных и белых полос. До меня здесь уже побывали птицы и олени, и я даже увидела следы, похожие на волчьи, но не заметила ни белки, ни кролика – ни мертвых, ни живых. Ловушки или пустовали, или были занесены снегом. Я представила зверей, улегшихся в свои кроватки на зиму, и задумалась, что мы будем делать, если они не выйдут до весны. В уме я пересчитала свисающие с потолка тушки и с тревогой вспомнила нацарапанные отцом цифры. Наверное, я могла бы жевать помедленнее, и тогда мы продержимся.

С каждой следующей пустой ловушкой я все ярче представляла себе, как разозлится отец, если я вернусь без добычи. Он начнет кричать и с размаху швырнет котелок. Я пригнусь, но котелок все равно заденет мою голову, прежде чем грохнуться на пол. Я вернулась к тем ловушкам, которые занесло снегом, в надежде, что я что-нибудь пропустила. Таким красивым я лес еще не видела, но думать могла только о том, как бы не вернуться с пустыми руками. Сугробы доходили мне до колен, ноги промокли и онемели; я дрожала от холода, но продолжала идти. Я напевала последние такты «Кампанеллы» и перебирала клавиши внутри варежек, но это не спасало, и беспокойство только усиливалось.

Приблизившись к тому месту, где Зимние Глаза пробивались из скалистой почвы, я вспомнила про ловушку, которую еще летом привязала к своему любимому дереву, чуть выше по склону горы. В нее никогда ничего не попадалось, но я подумала, что желуди, которые мы не успели собрать, слишком увлекшись пианино, могли привлечь туда белок. В отчаянии я полезла сквозь деревья.

Приземистый и скрюченный Зимний Глаз прятался среди скал от ветра, который не переставая дул вверх по склону. Его корни вцепились в камни, словно огромные когти, а под ветвями неравномерным слоем лежал снег, хлопья которого разлетались во все стороны. Уже издалека я разглядела, что петля с ветки исчезла – возможно, сгнила или ее сжевал какой-то зверь. Но подойдя ближе, я увидела под деревом человеческие следы. Кто-то в мужских ботинках потоптался под деревом, а затем пошел дальше по камням. Такие же следы оставлял отец, когда мы играли на снегу около хижины, – как будто некий человек точно так же тут прыгал. Я наступила на один след, пятка к пятке, носок к носку, – размер тот же, что у отца. У меня мелькнула нелепая мысль, что отец только что побывал здесь, но у нас имелась единственная пара ботинок, и сейчас они были на мне. Осыпая снег, по деревьям пронесся ветер, и когда он достиг Зимнего Глаза, под которым я стояла, дерево вздрогнуло и ветви проскрипели: «Рубен».

Я присела, прижавшись к стволу, и осмотрела скалы. Никакого движения, ни одной подозрительной тени. Я посмотрела на следы вокруг и подумала, не ошиблась ли: возможно, я уже приходила сюда проверить ловушку, и это мои следы. Я мысленно прошла весь маршрут – от реки к соснам, через них на другую сторону Зимних Глаз и, наконец, сюда. Нет, следы точно не мои. Когда сердцебиение немного утихло, я поспешила к хютте, вздрагивая и оборачиваясь на каждый шлепок упавшего с ветки снега. Скрип отцовских ботинок заставлял меня озираться: мне казалось, что меня преследует человек, нацарапавший свое имя в хютте.