Наши бесконечные последние дни

Я не знаю, сколько дней или ночей мы так пролежали, но в последнюю ночь, когда метель утихла, мне приснился Apfelkuchen Уте, мягкий и теплый. Я проснулась от призрачного аромата корицы и яблок; он заставил меня вылезти из кровати, заглянуть в печь и обнюхать все кастрюли в поисках источника. Я продолжала чувствовать этот запах, даже когда открыла дверь, чтобы понять, не принес ли его ветер, – и обнаружила, что снег отступает, а вокруг снова появляется коричневый лес.

Я подошла к отцу, который все еще спал, надела его ботинки и вышла в новый день. Я шла между деревьями, и они расступались передо мной. У ловушек мне приходилось тянуться вверх или приседать, и каждый раз я опасалась, что ноги меня не удержат. Оставляя свежие следы на своих обычных тропинках, я дошла до Зимних Глаз. Там я передохнула, стараясь не обращать внимания на пустоту в животе. Когда я сняла варежки и вытянула перед собой руки, пальцы дрожали. Я свернулась клубочком на жесткой земле и представила, что я маленький зверек – кролик в норе, ежик в куче листьев, пушистый черный дрозд в гнезде; я закрыла глаза и подумала: вот бы уснуть, а когда проснусь, все или станет лучше, или вовсе исчезнет. Я думала уже не о пироге Уте, а о самой Уте. Она плавала в Великом Разломе. Луна освещала ее бледное тело, пока она плыла в черноте, слегка шевеля ногами, которые превратились в рыбий хвост. Слышался плеск, Великий Разлом наполнялся водой, и я знала, что Уте скоро уплывет. Вода поднималась все выше, сверкнула радужная чешуя, мелькнуло лицо Уте, и волна унесла ее. Я проснулась от звука воды и увидела, что снег тает и капает с ветвей.

Вместо того чтобы вернуться, я пошла вдоль одной из горных тропинок по следам какого-то животного, волка или лисы. Тропинка огибала хютте сзади, пониже того места, где мы летом запускали змея. Когда мне открылся вид на скалистый лес внизу, я заметила несколько кустиков вереска, прятавшихся неподалеку, среди камней на южной части склона; наверное, нависающая скала защитила их от снега, потому что они уже цвели – тонкие ветки были усеяны пурпурными чашечками. Какое-то насекомое нашло их раньше меня и отложило в цветки личинок, покрытых чем-то похожим на слюну. Я взяла одну, не разглядывая положила в рот и проглотила. Следующую я уже разжевала. Она была похожа на переспелую ягоду: мясистая мякоть лопнула на зубах и разлилась густой жидкостью. Вкус напоминал миндаль. Я ела личинок, пока не насытилась. Оставшиеся собрала, положила в карман и побежала назад в хютте, поскальзываясь и съезжая по обледенелому склону.

16

Вместе с едой к нам вернулась и музыка; как будто рыба, бе́лки и зеленые весенние ростки питали не только наши тела, но и души. Я читала ноты «Кампанеллы» как книгу, от которой не могла оторваться и которую готова была цитировать наизусть.

Светлыми вечерами отец обрабатывал кроличьи и беличьи шкурки, чтобы сделать мне пару мокасин. Они получились теплыми и сухими, но выделать кожу ему удалось далеко не с первой попытки. Мы уже не обращали внимания на запах своих тел, на вонь нестираной одежды и немытых волос, но гнилостный животный запах, который исходил от первых сшитых отцом мокасин, был поистине отвратительным. На ночь я часто оставляла их снаружи и засыпала, думая о прыгающей кошке на заднике моего потерянного ботинка, которая самостоятельно пустилась в опасное путешествие к Великому Разлому.

У нас с отцом установился распорядок: встаем на рассвете; пару часов работаем – колем дрова, собираем хворост; потом завтрак; час за пианино; отец идет на речку за свежей водой; поиски пищи и в случае успеха – обед; пара часов свободного времени; снова работа, еда, пианино; а на закате мы готовились ко сну. Этот ритм стал для меня коконом, надежным и удобным. Я не раздумывая заползала в него, и наша жизнь – в хижине на клочке земли, тогда как остальной мир был словно стерт мокрой тряпкой со школьной доски, – стала для меня неоспоримой нормой.

Отец натаскал ведрами жирную почву из леса и разбил перед домом грядки. Когда почва достаточно прогрелась, мы ровными рядами высадили семена и картофель. Каждое утро отец молился о дожде, чтобы не нужно было так часто ходить на реку, а я каждый вечер спрашивала его, не достаточно ли выросли овощи, чтобы их можно было съесть. Мы вели постоянную войну с птицами, кроликами и оленями, которых привлекали молодые побеги наших первых посадок. В последующие годы отец построил ограду, а еще мы сооружали сложные устройства из проволоки и камней, падающих в алюминиевые чашечки, чтобы отпугивать зверей от наших драгоценных грядок.