По прошествии каждой долгой зимы отец рано или поздно придумывал себе занятие, которое захватывало его так же, как когда-то работа над пианино. Однажды он решил отвести воду из оврага – так чтобы ручей протекал мимо
17
Чтобы я могла переодеться, Уте разложила у меня на кровати малиновую блузку и юбку в белый горошек – три яруса ткани, каждый отделан кружевом. Похоже, продавщице, которая это выбрала, лет четырнадцать.
Когда я вернулась в Лондон, Уте накупила мне множество необходимых вещей. По магазинам она ходила без меня, оставив миссис Кэсс листать журнал в гостиной. Я в это время сидела у окна в своей комнате и пыталась представить, как их угораздило подружиться, с чего вдруг они начали делиться секретами и утирать друг другу слезы, но картинка не складывалась.
Конечно, любопытство не позволило миссис Кэсс долго оставаться внизу. Позже я слышала, как она говорила Уте, будто ей показалось, что я плачу, но это была неправда. Она просунула голову в дверь, держа в руках две чашки с чаем.
– Ты не против, если я войду? – произнесла она театральным шепотом, впрочем уже переступив порог.
Она совсем не изменилась с того последнего дня в школе; наверное, такой и родилась – пухленькой и седоволосой. Помада у нее была чересчур красная, а тени въелись в складки кожи на веках. Миссис Кэсс попыталась скрыть, насколько потрясло ее то, что она увидела: перевязанное ухо, короткие волосы, – но я заметила выражение ее лица, прежде чем она сменила его на сочувственное.
– Я подумала, тебе нужна компания, – сказала она.
Я сделала перестановку: кровать и комод подвинула ближе к двери, а письменный стол переставила так, чтобы открывалось окно. Мне нужно было видеть кладбище, начинавшееся за оранжереей и садом, чувствовать запах деревьев и зелени, вдыхать прохладный осенний воздух. Было нелегко заставить себя отвернуться от окна и снова кого-то увидеть.
– Ты так похожа на маму, просто невероятно, даже с короткими волосами, – сказала миссис Кэсс.
Она как будто не знала, что делать с чаем, и, вместо того чтобы передать его мне, села на край кровати и поставила обе чашки себе на колени.
– Должно быть, приятно оказаться в своей постели, – продолжала она.
– У меня была своя постель в
– Конечно, но это ведь не то же самое, что дома, не правда ли? Там, где все твои старые вещи.
Мы обе посмотрели вокруг: книги, которые хранила Уте и которые теперь казались мне слишком детскими; пустой шкаф, дожидавшийся возвращения Уте; комод, на котором рядком сидели плюшевые медведи и куклы и где уже никогда не будет сидеть Филлис; и на всех поверхностях, на каждой стене – записки и открытки с приветствиями по поводу моего возвращения домой. Мой дядя, которого я никогда не видела, написал длинное письмо с рассуждением о важности семьи; соседка сунула в почтовый ящик открытку с кошечкой и написала, что я могу заходить к ней в любое время; дети из школы, куда я так и не вернулась, прислали мне рисунки. А еще были письма, не предназначенные для всеобщего обозрения, – те, что Уте пыталась порвать, прежде чем я их прочту: совершенно незнакомые люди предлагали мне свободную комнату в обмен на некие услуги; другие хотели написать историю моей жизни, а кто-то полагал, что я уже ее продала, и просил денег. Все вокруг принадлежало другому человеку, кому-то, чью комнату я буду занимать до тех пор, пока не вернусь в лес.
Миссис Кэсс приподняла чашки, и мы увидели у нее на юбке круглые следы.
– А когда вернется мама, у тебя появится целый шкаф новых вещей.
Она посмотрела на мою одежду: клетчатая юбка (мне ее подарили, и она мне очень понравилась, хотя и держалась на талии благодаря английским булавкам), блузка и кардиган (Уте выбрала их из собственного гардероба, обе вещи были мне велики).
– Девочки-подростки обожают обновки. Я это знаю по своей внучке – она примерно твоего возраста, Кирсти, вечно покупает себе что-то новенькое. Уверена, она с радостью возьмет тебя с собой, когда ты будешь в подходящем настроении.