Я сорвала с него одеяло и увидела, что он в брюках и носках. Он сел, зевая. Я тянула его за руку, чтобы он понял, что дело серьезное. Моя рука теперь тоже выпачкалась в черном.
– Ладно-ладно, – сказал он.
Пока он натягивал ботинки, я уже была в мокасинах и приплясывала, поторапливая его. Мы вышли и встали на поляне там, где было повыше, подняв носы и принюхиваясь; и запах пришел снова.
– Ведра полные? – спросил он.
– Не знаю, одно вроде полное, другое наполовину.
– Возьми лопату.
Я смотрела на отца, и в лунном свете мне показалось, что на его лице промелькнула улыбка, прежде чем он сказал:
– Я принесу воды.
Темная линия деревьев казалась двухмерной, силуэтом, но мы знали дорогу в лес. Я шла позади отца и несла лопату. Все было как раньше, только спина, за которой я шла, стала более худой и менее решительной. Я представила, как гнездо на полке в
Я продолжала идти за отцом:
– Пап, что мы будем делать?
Запах стал сильнее, а в горле появился резкий вкус гари, однако повсюду стояла тишина; единственным звуком в лесу были хрустевшие у нас под ногами ветки. Он не ответил.
Там, где редели деревья, земля поросла кустами и травой, сухими после нескольких недель без дождя. Отец остановился, и я поравнялась с ним. Луна просвечивала сквозь деревья, которые отбрасывали длинные тени, а впереди я видела клубы дыма, которые поднимались от тлевшей земли. Пока мы смотрели, неподалеку взвился язык пламени: он осветил лесную подстилку, поглотил куст папоротника и исчез. Я смотрела в глубь леса – насколько хватало глаз, от земли поднимался дым.
– А где огонь? – спросила я.
– Под листьями, – ответил отец шепотом, и моим ногам в мокасинах стало жарче.
Я попятилась. Отец поставил одно ведро на землю, а из другого выплеснул воду на то место, где из земли только что вырвалось пламя. Земля зашипела, от нее повалил пар. Второе ведро он вылил в противоположную сторону – все повторилось.
– Получилось, папа? Все будет хорошо?
Я хотела, чтобы он сказал, что все будет хорошо, что мы можем возвращаться в постель, а потом настанет утро, начнется очередной обычный день и мы будем работать на грядках и пойдем на речку рыбачить. Если он скажет, что мы можем вернуться в
– Папа, мы возвращаемся? – Я потянула его за рукав. – Пожалуйста, пойдем назад. Принесем еще воды.
Сказав это, я поняла, насколько все бесполезно: река далеко, но даже если бы мы могли принести больше воды, у нас было только два ведра – три, считая привязанное к дереву у реки. Отец стоял и думал, а я суетилась вокруг, пытаясь добиться от него внимания или ответа, плана действий. Дым подбирался все ближе. Обернувшись, я увидела, как деревья скрываются в сероватой дымке.
– Дай мне лопату, Пунцель, – сказал он.
Я передала ему лопату. Он воткнул ее в землю и поднял груду дымящихся листьев. Огонь вырвался из маленькой ямки у его ног, и он сделал шаг назад, ко мне. Я почувствовала жар, а пока я наблюдала, загорелась ветка, лежащая поперек нашей тропы, пламя пробежало по ней и перепрыгнуло на другие растения: огонь распространялся. Лопата выпала у отца из руки, и я машинально поймала ее, прежде чем она упала в огонь. В тот же момент отец схватил меня за запястье и, сильно сжав, направил мою руку к огню. Я вскрикнула и выронила лопату.
– Оставь, – сказал он. – Она нам больше не нужна.
Лопата лежала на земле, ее окружало оранжевое пламя. Две секунды отец держал мою руку над огнем – словно приносил жертву, пока я пыталась вырваться. Потом он отпустил меня, и я попятилась, потирая запястье.
– Да, – произнес он, – больше воды.
Говорил он невыразительно, растягивая слова. Поднял ведра и пошел обратно тем же путем, которым мы пришли.
Я смотрела ему вслед, пытаясь понять, что же сейчас произошло. Я оглянулась на лежащую в огне лопату, но рукоять уже почернела; а впереди отец помахивал ведрами, как будто шел на прогулку к реке. Мне не оставалось ничего другого, кроме как последовать за ним.
Когда мы подошли к поляне, отец сразу вошел в