Наши бесконечные последние дни

Это была самая длинная ночь, светало медленно, и солнце не показывалось. Когда стали видны растения вокруг, я надела отцовские ботинки, забралась на холм и снова позвала Рубена. Я думала, что с вершины смогу увидеть над деревьями дым его костра. О том, что откроется на другой стороне холма, я не думала; меня пугала клубящаяся чернота Великого Разлома. Ближе к вершине деревья поредели, а земля стала более каменистой, как и на моей стороне реки, – но здесь не было утеса. Я продолжала путь, пока не дошла до скалистого выступа. Взобравшись на него, я посмотрела назад, на долину. Осенний туман окутывал реку и оба берега. Между деревьями виднелся просвет – видимо, там была наша поляна, но крышу хютте я не увидела, дым не шел. Я развернулась и на четвереньках поползла дальше, закрыв глаза и с ужасом ожидая, что меня вот-вот засосет чернота. Из-под ботинок вниз по склону сыпался град камней. Сердце выпрыгивало из груди; предчувствуя головокружение, я открыла глаза. Передо мной расстилалась еще одна долина. В дымке тумана Зимние Глаза и буки сбегали вниз к другому холму, за которым виднелся следующий. Это было прекрасно.

Долгое время я ничего не могла понять. Я хотела проверить, не перепутала ли направление, и посмотрела в ту сторону, откуда пришла; я повернулась несколько раз, но даже после этого земля за гребнем никуда не исчезла. Я бросила туда камень, ожидая, что пойдет рябь, как по поверхности воды, в которой отражается мой мир, но камень запрыгал по скалам и улетел в заросли. Отец ошибался. Великий Разлом был не черной бесконечностью, а зеркальным отражением нашего мира. Я спустила вниз одну ногу, как делала зимой, проверяя на прочность лед возле болотистого речного берега. Земля выдержала мой вес. В последний раз я обернулась через плечо в поисках дыма, какого-нибудь признака Рубена, но ничего не увидела, поэтому, прижав шлем к груди, направилась вперед, к новой земле.

Я ковыляла по склону, палкой расчищая путь сквозь кусты и колючие деревца. Мне приходилось то и дело останавливаться и отдыхать. Ноги скользили внутри кожаных отцовских ботинок, лодыжки терлись о край, пятки покрылись кровавыми волдырями. Время от времени я встречала поросшие мхом местечки, где можно было подложить под голову шлем и на некоторое время закрыть глаза, чтобы кровь перестала стучать в висках, но каждый раз что-то заставляло меня вставать и идти дальше. Когда над моей головой прошло полуденное солнце, дорога снова стала подниматься, и я, пошатываясь, взобралась на гребень небольшого холма. Передо мной простирались другие холмы и еще одна долина. Я села на попу и съехала вниз, к оврагу. Он был похож на наш: длинный зеленый коридор, усеянный замшелыми камнями, – и на секунду я подумала, что, сделав крюк, каким-то образом пересекла реку и даже не заметила этого. Спустившись в овраг, я сдвинула камень, как это делал Рубен, и, сложив ладони, зачерпнула ледяной воды, чтобы напиться. Я шла, перелезая с камня на камень, пока скрытый поток не вырвался из-под валунов и не обрел настоящую силу. Тогда я поднялась повыше и стала продираться сквозь ежевику и остролист, шагая возле воды по склону. Добравшись до любого маленького возвышения или пробившись сквозь заросли, я каждый раз с замиранием сердца ожидала увидеть край света.

Я шла весь день, думая только о том, чтобы просто переставлять ноги; когда овраг расширился и поток превратился в настоящую реку, я посмотрела вперед и увидела открытое пространство, уходящее вдаль и вверх. Я стояла на опушке, наблюдая, как по лугу носится ветер и скользят тени от облаков. Темный лес за моей спиной понуждал меня двигаться вперед, под открытое небо. Шагая по пологому склону, я заметила вдалеке разбросанные там и сям травяные кучи. Я видела их раньше, но никак не могла вспомнить, как они называются. Еще до заката я подошла к первой из них – куча была вдвое выше меня и пахла свежескошенной травой. Я забралась внутрь и заснула.