Наши мамы покупали вещи, чтобы не было войны

Когда она вернулась в последний раз, то сказала врачу в дверях, что купила книгу писателя про наших мам, которые покупали вещи, чтобы не было войны. И сказала, что книга ей не нравится, что она ее захлопнула и спрятала после первой же фразы. Ведь это просто смешно — покупать вещи, чтобы не было войны. Чтобы не было войны, нужно просто не есть сласти — никогда, ни при каких обстоятельствах не есть печенье, шоколад, конфеты и все такое, и что ей казалось, что доктор ее понимает, но он очень огорчил ее виноградом, потому что виноград, несомненно, следует отнести к сластям. Вначале она думала, что он просто ошибся, просто по недосмотру купил виноград или даже ему подсунули, обманули, она намекала ему, она умоляла, но оказалось, что он такой же, как все, что она в нем ошиблась, обманулась, — и, плача, поспешила вон.

Она вошла в дом, а телефон трезвонит и трезвонит, опята кинулись к нему и стали стаскивать трубку, чтобы помочь ей в разговоре; она сняла туфли на высоких каблуках и, тяжело шлепая, пошла к аппарату; по дороге она немного подвывала, чтобы помочь себе при ходьбе. А это как раз звонил писатель и просил о встрече, при этом страшно ее удивил, умоляя беречь себя и ни в коем случае не совершать необдуманных поступков, о которых ему придется горько и в каком-то смысле непоправимо жалеть.

Писатель мой накупил самого лучшего корма для собачек и отправился на свидание. В подъезде, на плиссированной батарее парового отопления — точь-в-точь как зубы писателя (так он и не привел их в порядок), сидел врач и сдирал оберточную бумагу со своей картины маслом. Она называлась «Иисус Христос и его родственники»; хозяйка была там изображена обнаженной, она лежала на спине, чуть приподняв голову с нимбом, видимо, она умирала, а вокруг, утирая лапками слезы, толпились грибята.

Почувствовав укол в сердце, писатель кинулся наверх. Дверь в квартиру хозяйки была открыта, но там никого не было. Писатель пробежал по комнатам, давя тараканов и вмазываясь в оранжевые кучки собачьего недержания: визг и улюлюканье доносились из ванной. Он дернул задвижку, и двенадцатиголовая свора метнулась по лестнице, обнюхала мостовую перед домом и потрусила за угол. Писатель — за ними.

Возле психоневрологического диспансера верные собачки остановились и запросили есть. Писатель отдал им корм. Грибята замешкались, и он один зашел в приемный покой. В тихом и приятном помещении за столом сидел врач (не тот полухудожник из ветеринарной клиники, которого мы оставили на батарее парового отопления в подъезде у хозяйки грибят, а нормальный врач из психоневрологического диспансера), пил пиво и пожаловался вошедшему писателю на камни в почках. Он попросил писателя помочь ему вылечиться. Писатель ответил, что он не врач и не может давать рекомендаций.

— Ну, пожалуйста, — попросил врач, — мне очень плохо, бывают даже сложности с мочеиспусканием, мне посоветовали свечи, но стоять в колено-локтевой позиции перед молоденькой медсестрой выше моих человеческих сил, — и отхлебнул пиво.

— Я не врач, — повторил, но уже с некоторым раздражением, писатель, — однако, если вы и правда хотите вылечиться, то прежде всего прекратите пить пиво.

— Значит, вы все-таки врач, — покачал головой врач, — но какой-то странной, ложной школы. Прекратить пить пиво я не могу, мне его прописала жена. Молодая. Совсем юная. Она учится на втором курсе медицинского и подрабатывает у нас медсестрой.

— Тогда другое дело, — кивнул писатель, — пейте, конечно. Она торопится стать вдовой. Всюду жизнь!

— А вот и не угадали, — подмигнул врач и открыл еще бутылку, — она всего лишь хочет сделать меня инвалидом, чтобы я никуда уже не делся, чтобы она всю жизнь возила меня в коляске по больничным коридорам, чтобы я всегда был с нею. Такая любовь.

Так они еще немного поговорили, и писатель попросил разрешения проведать хозяйку грибят, если, конечно, можно.

— Можно-то можно, — разрешил врач, — только она все время лает.

Писатель сбегал за одним опенком, показал его врачу:

— Так лает?

— Боже упаси, — замахал на него руками врач.

Тогда писатель отпустил опенка, сел на стул и завыл, как та овчарка, которая сначала обнюхивала детей, евших конфеты, печенье, шоколад и все такое, а потом, подстреленная соседями, умирала долго в снегу, холодя им свою горячую рану.

А врач качал головой, всхлипывал и шептал:

— Какое сходство! Какое сходство!

МЕБЕЛЬЩИК

После ночи, проведенной в психоневрологическом диспансере, писатель старался быть спокойным и рассудительным. Говорил, что вот так же пушкинское «Не дай мне Бог сойти с ума» связано со свихнувшимся Батюшковым: тот все время ползал по полу в поисках осколков, просил и Пушкина залезть под больничную койку, — он-де нес на голове драгоценный сосуд, сосуд упал и разбился, как теперь узнать, чем он был полон?!