Наши тонкие струны

– Ну а что, – продолжает Крис. – Мы вот сейчас видео снимать будем. Макс уже раскадровку написал. Выложим на все платформы, через недельку проверят, начнут понемножку раздавать. А потом все завертится, понимаешь? Само завертится. Пехтерев, гнида, говорит: без бабла ничего не бывает. Спорим, бывает…

Крис выдыхается и умолкает: ее оппонент все равно далеко. Вон там, на другом берегу реки, в одном из вычурных новых домов как раз зажегся свет на последнем этаже. Наверно, там и засел господин Пехтерев в своем скромном пентхаусе. Сидит и смотрит на них в бинокль. Крис показывает сразу всем невидимым зрителям средний палец.

Но Маша и не думает улыбаться.

– Я не об этом, – говорит она. – Я верю, что все закрутится. Иначе зачем мне было ехать в Питер… Это была моя последняя надежда.

– Вот эта надежда и сбылась, – подсказывает Крис. – Поэтому не думай о плохом.

– Я и не думаю… это оно само за меня думает. Я не знаю, что это. Точнее, нет. Знаю. Это смерть. Она забрала моих родителей. Тогда, давно. В Архангельске. Она должна была забрать и меня. И она далеко не ушла. Она так и осталась… со мной навсегда.

Крис сидит рядом. Очень близко. Маша всегда впускает Крис в свое личное пространство. Только сейчас в этом пространстве тревожно и жутко.

Там живет смерть?

– На самом деле смерть – мужского рода, – шепчет Маша, как в бреду. – Он как человек. Только он не черный и не белый, он… никакой. У него есть только взгляд. Закроешь глаза – и чувствуешь, как он на тебя смотрит. Сурово так, злобно. Я не знаю, как его зовут. Наверно, что-нибудь такое ледяное. Северин… Северус…

– Зачем ты его придумываешь, – говорит Крис. – Это не твоя сказка…

– Не знаю… не знаю. Иногда он… ко мне прикасается. Это отвратительно. Он меня гладит… мокрой холодной рукой… по всему телу… и мне больше ничего не хочется. Вообще ничего. Только умереть.

– Маш, – перебивает Крис. – Но ты же понимаешь, что его нет. Нет никакого Северуса. Это иллюзия. Просто нервы.

– Я понимаю. Но… как бы тебе объяснить… Когда он приходит, иллюзией кажется все остальное. Все, что происходит. И люди. И музыка. Остается только он. А потом он… уже внутри. Внутри меня. Все такой же мертвый. Ледяной.

– Брр.

– Ты же знаешь… у меня никогда этого не было… но лучше бы и не было. Если это бывает так же…

Крис тихонько ее обнимает:

– Нет. Это не так же. Это классно. И даже в самом начале. И особенно потом. Они… ну, то есть парни… они не бывают холодными. Если ты уже с ним, как он может удержаться? И его руки… даже если они вдруг холодные, это приятно, потому что… тебе же жарко. Ты просто… горишь внутри…

– Даже если ты его… не любишь?

– Блин… Машка… ты не можешь его не любить. Это правило такое. И вообще, не подходи к нему, если он тебе не подходит. А если подходит… он и сам к тебе подойдет.

– Не знаю… мне, наверно, хотелось бы… кого-то полюбить. Но я не могу. Я боюсь.

– Глупенькая. Чего там бояться…

– Нет. Я боюсь, что… он тоже окажется мертвым. Этот… Северус… убьет его. Он сам так сказал. Он сказал: каждый, кто посмеет к тебе приблизиться, горько пожалеет. Поэтому я боюсь… и за тебя тоже.

– Это он так сказал?

Ледяные мурашки ползут у Крис по спине. Что касается Маши, то ее уже давно трясет, как от холода.

Крис поправляет плед на машиных плечах. Дешевый, пестренький, из искусственной шерсти.

– Не бойся, – говорит она. – Я уже посмела… к тебе приблизиться. Теперь он будет иметь дело со мной. И я его не пожалею.

Машка не может улыбнуться. Крис это и не нужно.

Чей-то последний венок из одуванчиков проплывает мимо. Задерживается и вращается на месте, будто наблюдает. И медленно тонет в темноте.

031. Никто никогда

Жара. Безветрие. Жестяная крыша старинного дома нагрелась так, что над ней дрожит воздух. Хотя солнце уже клонится к закату, и скоро станет прохладнее.

К тому же всегда можно укрыться за широкой кирпичной трубой, поросшей мхом, с отбитой штукатуркой, и полюбоваться видами Петербурга. Ну, то есть такими же бесконечными крышами.

А заодно подготовить аппаратуру к съемкам.

Полчаса назад Макс затащил всех на чердак старого дома на Петроградской. На чердаке было темно и таинственно. Пахло гнилью. Свет фонариков выхватывал из удушливой тьмы деревянные перекрытия ровно за мгновение до встречи. Серега уже встретился с одним таким бревном и набил на лбу хорошую шишку.

«Ну и ладно, – сказал он. – Меня все равно крупняком снимать не надо».

Красавчик Сережка не рвался в кинозвезды. Зато он покорно тащил кейс с «Гибсоном». Макс нес сумки с техникой и разобранный штатив-стедикам.

В жаркой густой темноте они шли метров сто, а то и больше. Под ногами хрустели круглые камушки (Макс пояснил, что это керамзит для теплоизоляции). Девчонки больше всего боялись наступить на дохлую крысу, Макс побаивался живых, Серега вообще никого. Наконец впереди забрезжил дневной свет: там было слуховое окно. Через него они кое-как выбрались на крышу.

«Жесть», – оценила Крис.