Наши в Хогвартсе (продолжение) (СИ)

Эйлин почувствовала себя лежащей на ровной, гладкой и очень холодной каменной поверхности, причём, лежала она абсолютно голой, не имея возможности пошевелить ни раскинутыми в стороны руками, ни широко разведёнными ногами. Лишь голова немного ворочалась из стороны в сторону, несмотря на затёкшую и одеревеневшую от холода шею.

Отчего так темно? Такой густой и плотной тьмы у неё под веками никогда не бывало. Эйлин широко распахнула глаза и поняла, что эта тьма окружает её, так же, как и леденящий холод, кажется вязкой и почти осязаемой. Сквозь неё невозможно ничего разглядеть, но Эйлин чувствует, что тьма эта не пустая. Мрак наполнен присутствием множества людей, которые собрались здесь в ожидании… Чего? Какого действа?

И тут Эйлин вспомнила всё. Они собрались здесь в ожидании казни. Её казни. И не только её. Вместе с ней должны будут погибнуть её друзья и… Эйлин почувствовала, как её тело колотит крупная дрожь — от холода или от страха, она и сама не знала. Судя по тому, в каком положении она сейчас находится, лёгкой и быстрой смерти ожидать не стоит. Кажется, ей придётся пройти через пытки и издевательства. Сможет ли она выдержать это всё достойно? А когда начнут пытать Северуса — сможет ли она вынести это и не показать врагам своего отчаяния и боли?

«Да прекрати ты дрожать, дура», — скомандовала сама себе Эйлин, вспомнив наконец, что она волшебница, а не просто беспомощная девчонка, оказавшаяся в жуткой и, чего скрывать — безвыходной ситуации. Прежде всего, она попыталась согреться с помощью Согревающих чар. Как ни странно, ей это удалось. Зато любые попытки отменить обездвиживающее её заклинание, заканчивались провалом. Очевидно, чары, применённые к ней, имели иную природу и не поддавались привычной для Эйлин магии. Попытка наколдовать одежду тоже успехом не увенчалась. Кажется, её, как жертвенного кролика, хорошо подготовили к будущему ритуалу, чтобы ни она, ни кто-то другой не смогли нарушить процесс казни какими-либо попытками сопротивления. Мозг Эйлин метался между поисками путей к спасению, злостью на собственную беспомощность и дикими приступами страха от того, что её ожидает впереди. Сколько времени она провела в таких метаниях? Она не знала этого. Время стало таким же вязким и тягучим, как окружающая её тьма. Неизвестность изводила настолько, что хотелось уже как можно скорее прервать её. Но мысль о том, что за ней последует боль, унижение и смерть, парализовала волю и заставляла сознание жалобно скулить: «Не-е-ет! Не хочу!!! Не надо!!!»

«Заткнись! — приказала ему Эйлин. — Именно так готовят жертву к тому, что ей предстоит. Чтобы она стала безвольной трясущейся и жалкой. Не доставляй им этого удовольствия!» Как ни странно, это помогло ей взять себя в руки. Вдруг тьма, окружавшая её, всколыхнулась каким-то общим вздохом, одновременно пробежавшим по большой толпе людей и внезапно разорвалась на мелкие клочья, ослепив Эйлин светом тысяч парящих в воздухе свечей и висящих на стенах светильников.

Эйлин зажмурилась. Но через несколько секунд открыла глаза и огляделась по сторонам, благо, голову из стороны в сторону она могла поворачивать свободно. Она лежала на широком столе из чёрного мрамора, обнажённая, открытая и абсолютно беззащитная. Напротив, в нескольких шагах от стола на небольшом возвышении она увидела столб из такого же чёрного мрамора, у которого стоял Северус. Ни на ней, ни на нём не было никаких оков или верёвок, но сдвинуться с места им не позволяла неизвестная, очень мощная и очень тёмная магия. Руки Северуса были заведены назад и смыкались за столбом, спина казалась приклеенной к мрамору, и лишь голова могла свободно двигаться, видимо, для того, чтобы он не смог пропустить ничего из ожидавшего его зрелища. В отличии от Эйлин, Северус был одет. Отчего-то это обстоятельство заставило её испытать мучительное чувство стыда. Она лежала здесь, перед всеми, абсолютно голая и чувствующая себя виноватой перед мужем в том, что не сумела прикрыть то, что имел право видеть только он один. При одной мысли о том, что сейчас чувствовал Северус, её обожгло, точно калёным железом. Его лицо, бесстрастное, не выражавшее никаких чувств, казалось застывшей маской, в которой не было ни капли жизни. Чёрные тени под глазами, на ввалившихся щеках и в резко обозначившихся носогубных складках под слоем покрывавшего это лицо равнодушия превращали его в посмертную маску.