Наши за границей

Письмо было заклеено въ конвертъ и отправлено съ слугой въ почтовый ящикъ.

— Обозлятся, страсть, обозлятся, что это не они на Монблан сидятъ, а мы, — прибавилъ Николай Ивановичъ, улыбаясь.

Подали водку и къ ней закуску — сардины, селедку, колбасу, какую-то сушеную рыбку, баночку съ страсбургскимъ пирогомъ. Водка была русская въ маленькой пузатенькой бутылочк съ русскимъ ярлыкомъ завода Смирнова въ Москв.

— Батюшки! Да это совсмъ по-русски! Съ хорошей закуской… — умилялся Николай Ивановичъ. — Даже и водка московская. Ужъ какъ хочешь, Глаша, а и ты должна рюмочку водки выпить.

— Ну, вотъ, съ какой это стати, если я ее никогда не пью! — отвчала Глафира Семеновна.

— Чтобы заграницей честь русской водк отдать. Какая-же иначе ты посл этого патріотка будешь!

— Нтъ, нтъ. Пей ужъ ты одинъ.

— Да я-то ужъ, конечно, выпью. Наша родная, русская, православная, — говорилъ Николай Ивановичъ, улыбаясь на бутылку, даже погладилъ рукой бутылку, налилъ изъ нея себ водки въ рюмку и выпилъ съ полнйшимъ умиленіемъ.

LXXX

Обдъ, поданный супругамъ хозяиномъ гостинницы по вкусу русскихъ, какъ онъ выражался, состоялъ изъ раковаго супа съ гренками, рыбы тюрьбо, миніатюрныхъ бифштексовъ, цвтной капусты, жареной пулярды, мороженаго и фруктовъ съ кускомъ сыра. Швейцарецъ не ошибся; очевидно, онъ уже много разъ имлъ дло съ русскими путешественниками. Разборчивая Глафира Семеновна все ла, кром рыбы тюрьбо, сказавъ: «Богъ знаетъ, какая это рыба», а про остальной обдъ отозвалась съ похвалою.

Николай Ивановичъ, выпивъ четыре рюмки русской водки, находился въ веселомъ расположеній духа, не дулась и Глафира Семеновна; оба были веселы, но вдругъ въ конц обда появился въ зал комми-вояжеръ. На сей разъ онъ быль какъ-то особенно вылощенъ, блисталъ свжими темно-желтыми перчатками съ черными швами и имлъ живую розу въ петлиц. При вход его Николая Ивановича какъ-бы облило холодной водой. Онъ даже рчь свою оборвалъ, разсказывая что-то Глафир Семеновн и, нахмурившись пробормоталъ:

— Опять этотъ чортъ лзетъ! Пожалуйста, Глаша ни слова съ нимъ не разговаривай.

Комми-вояжеръ, завидя супруговъ, любезно съ ними раскланялся и, подойдя къ ихъ столу, помстился какъ разъ противъ нихъ, сказавъ: «Bon app'etit».

— Чтобы теб рыбьей костью подавиться, анаема лакированная! — отвчалъ Николай Ивановичъ по-русски и отвернулся отъ него.

— Ну, зачмъ это? Зачмъ? — остановила мужа Глафира Семеновна.

— А затмъ, что онъ пахалъ и мерзавецъ!

— Чмъ-же мерзавецъ? Вдь онъ ничего худого, намъ не длаетъ.

— Еще-бы онъ смлъ что-нибудь худое сдлать! Тогда-бы я ему такую выволочку…

Комми-вояжеръ слушалъ и не понималъ разговора, но онъ все-таки видлъ, что супруги разговариваютъ другъ съ другомъ неласково, хотя Глафира Семеновна и старалась улыбаться.

— Додай скорй свое мороженое! Что, словно нарочно, жуешь не жуешь! Фрукты захватимъ съ собой и по дорог съдимъ, — грозно торопилъ жену! Николай Ивановичъ и крикнулъ слуг: — Счетъ. Комбьянъ пене?

Комми-вояжеръ, видя, что супруги собираются уходить, улыбнулся сколь можно любезне и, вынувъ изъ петлицы розу, предложилъ ее Глафир Семеновн. Та вспыхнула, взглянула на мужа и не ршалась, братъ-ли ей розу или не брать.

— Не смть брать! — грозно крикнулъ Николай Ивановичъ жен, бросая молніеносные взгляды на француза.

— Нонъ, нонъ. Иль не фо па… Же не ве па. Мерси… — конфузливо отстраняла она отъ себя розу.

Комми-вояжеръ настаивалъ, чтобы она взяла. Къ роз протянулъ руку Николай Ивановичъ, взялъ ее и бросилъ на полъ.

— Monsieur!.. — протянулъ французъ, возвысивъ голосъ и поднимаясь со стула.

— Нечего, монсье! Нахалъ! Вставай, Глафира Семеновна! Пойдемъ! — говорилъ Николай Ивановичъ, вставая изъ-за стола. — Разсчитаемся вонъ за тмъ столомъ.

Глафира Семеновна была ни жива, ни мертва.

— Ахъ, скандалъ! Ахъ, скандалистъ… — шептала она, направляясь за мужемъ.

Къ нему подошелъ французъ и, размахивая руками, что-то говорилъ по-французски.

— Прочь! Чего ты ко мн лзешь! Я тебя не трогаю! — наступалъ на него Николай Ивановичъ.

Французъ попятился и заговорилъ съ какимъ-то пожилымъ постителемъ, сидвшимъ за отдльнымъ столикомъ въ ожиданіи обда и смотрвшимъ на эту сцену удивленными глазами. Николай Ивановичъ, бормоча ругательства, расплачивался по счету, принесенному лакеемъ. Онъ выбросилъ на столъ два золотыхъ и торопилъ лакея сдачей. Получивъ сдачу и сунувъ лакею два франка на чай, онъ замтилъ, что Глафиры Семеновны нтъ уже въ комнат. Быстро выбжавъ изъ ресторана, онъ увидалъ ее на улиц. Она поспшно шла, направляясь домой. Онъ догналъ ее и поровнялся съ ней. Она плакала.

— Нечего ревть-то! Сейчасъ придемъ домой и сбирайся, чтобы хать, — сказалъ онъ ей сердито. — Вонъ изъ Женевы! Довольно! А то доведешь до того, что этотъ французишка обнимать тебя вздумаетъ.

— Да разв я виновата?

— Ты, ты. Разв я не видлъ, какія ты ему улыбки въ вагон длала? Вотъ онъ и возмечталъ. Срамница! Не вдь какой миндальный французишка вздумалъ ей зубы заговаривать, а она ужъ и растаяла!

— Турокъ! Ревнивый турокъ! Баши-бузукъ! — отругивалась отъ мужа Глафира Семеновна.