Наши за границей

— Скорй, Глаша, скорй!.. — засуетился Николай Ивановичъ и принялся расплачиваться. — Ой, ой, какой счетъ-то наворотили! — воскликнулъ онъ, увидавъ въ итог счета цифру 38.

— Да вдь это, господинъ, тридцать восемь марокъ, а не рублей, — замтилъ швейцаръ.

— Еще-бы за одну-то ночь тридцать восемь рублей! Пьянствомъ и буянствомъ не занимались, вина не пили, сидли только на пив, да вашей нмецкой стряпни поли. Бифштексъ-то, братъ, былъ наврное изъ лошадки. Имъ можно было гвозди въ стну вколачивать.

— Что вы, господинъ… У насъ кухня хорошая, провизія первый сортъ.

— Какой-бы сортъ ни былъ, а 33 полтинника за ду и за пиво ужасъ какъ дорого. Вдь комната-то всего пять полтинъ стоитъ.

— Нтъ, монсье, за кушанье меньше. Тутъ въ тридцати восьми маркахъ пять марокъ за комнату, дв марки за сервизъ…

— Какъ, и за сервизъ у васъ берутъ.

— Везд берутъ.

— Глаша! Смотри-ка, за сервизъ, на которомъ мы ли, взяли. Ну, нмцы!

— Это значитъ-за прислугу, — пояснилъ швейцаръ и продолжалъ:- Четыре марки за меня, что я вчера вечеромъ вашимъ проводникомъ былъ, это значитъ одиннадцать марокъ, марку за свчи, марку за лишнюю кровать для вашей супруга…

— Какъ за лишнюю? Да разв моя супруга лишняя? Глаша! Слышишь? Тебя за лишнюю считаютъ! — воскликнулъ Николай Ивановичъ.

— Позвольте, господинъ, позвольте. Комната считается всегда съ одной кроватью, а ежели вторая кровать, то и лишняя марка. И такъ, вотъ вамъ тринадцать марокъ! Да за омнибусъ со станціи и на станцію четыре марки — семнадцать, стало быть, за супэ всего двадцать одинъ маркъ, — сосчиталъ швейцаръ.

— Фю-ф-фю! — просвисталъ Николай Ивановичъ. — Тридцать восемь полтинъ за одну ночь. Глаша! Вдь этакъ тысячи-то рублей далеко не хватитъ, на которую мы хотли въ Парижъ выставку създить и обратно домой пріхать.

— Да ужъ разсчитывайся, разсчитывайся! Чего тутъ торговаться-то! Все равно не уступятъ. Самъ меня торопилъ, а теперь бобы разводишь, — сказала Глафира Семеновна.

— Дай поругаться-то за свои деньги. Ахъ, вы грабители, грабители! А еще говорятъ, что нмецкая жизнь дешовая. Нтъ, врно, вы объ вашей «экономи»-то только для себя толкуете. Разбойники вы, Францъ. Ну, на, получай тридцать восемь полтинъ и вези на желзную дорогу.

Николай Ивановичъ звякнулъ по столу золотыми монетами.

— Шесть марокъ вы еще мн на чай общали, ваше превосходительство, такъ прикажете тоже получить? — замтилъ швейцаръ.

— За что? Вдь самъ-же ты говоришь, что за тебя четыре марки въ счетъ поставлено.

— Четыре марки нашъ готель поставилъ, а вы мн общали, чтобъ я васъ въ поздъ посадилъ, чтобъ вамъ не перепутаться. Сначала вы три общали, а потомъ опять три.

Николай Ивановичъ вздохнулъ.

— Ну, получай, — сказалъ онъ. — А только, Бога ради, посади насъ въ такой поздъ, чтобъ ужъ намъ не путаться и прямо въ Парижъ хать безъ пересадки.

— Такого позда нтъ, монсье. Въ Кёльн вамъ все-таки придется пересаживаться въ французскіе вагоны. Въ Кельнъ вы прідете вечеромъ, два часа будете сидть на станціи.

— Ну, значитъ, пиши пропало. Опять перепутаемся! — иронически поклонился Николай Ивановичъ. — Глаша! Слышишь? Въ какомъ-то Кельн придется еще пересаживаться.

— Въ французскіе вагоны, такъ ничего. По-французски я могу разговаривать, французскихъ словъ я больше знаю, чмъ нмецкихъ. Да, кром того, у меня въ саквояж французскій словарь есть, — сказала Глафира Семеновна.

Въ половин восьмого часа утра супруги поднимались по лстниц въ желзнодорожный вокзалъ на Фридрихсштрассе. Швейцаръ сопровождалъ ихъ.

— Да тутъ-ли, Францъ, туда-ли ты насъ ведешь? — сомнвался Николай Ивановичъ. — Это, кажется, та-же самая дорога, по которой мы сюда пріхали. Смотри, какъ-бы не перепутаться. Вдь намъ нужно въ Парижъ, въ Парижъ.

— Та-же самая дорога, но вы не безпокойтесь, — отвчалъ швейцаръ. — Здсь, въ Берлин, куда-бы вы ни хали — все по одной дорог и все съ одного вокзалъ.

Николай Ивановичъ толкнулъ жену въ бокъ и прошепталъ:

— Глаша! Слышишь, что онъ говоритъ? Кажется, онъ вретъ.

— Съ какой стати врать-то?

— Просто на смхъ путаетъ. Ну, смотри: тотъ-же самый вокзалъ, та-же самая мняльная будка, т-же желзнодорожныя рожи, что и вчера. Я просто боюсь хать. Вдругъ какъ опять въ Кенигсбергъ покатишь!! Херъ Францъ! ты не шути. Меня проведешь. Это тотъ самый вокзалъ, къ которому мы вчера изъ Кенигсберга пріхали! — возвысилъ голосъ Николай Ивановичъ.

— Да, да, господинъ, но въ Берлин можно съ одного и того-же вокзала въ какой угодно городъ хать. Здсь дороги кругомъ, вокругъ весь Берлинъ… Сюда вс поздъ приходятъ и вс поздъ отходятъ. Въ 7 часовъ 53 минутъ вы сядете въ поздъ на Кельнъ.

— Да врно-ли? — опять спросилъ Николай Ивановичъ.

— Ахъ, Боже мой! Да зачмъ-же мн врать? — пожалъ плечами швейцаръ.

— Что-то ужъ очень странное ты говоришь. Побожись, что не врешь.

— Ахъ, какой вы, господинъ! Да врьте-же мн, вдь каждый день гостей изъ гостинницы отправляю.

— Нтъ, ты все-таки побожись.