Наши за границей

— Театръ, театръ, но только съ выпивкой. Ничего не значитъ… Это-то и хорошо. Сейчасъ мы и себ спросимъ чего-нибудь выпить, — заговорилъ Николай Ивановичъ, увидавъ халатника и воскликнулъ:- Глаша! смотри-ка, какой ряженый разгуливаетъ! Въ нашемъ русскомъ халат и банномъ полотенц на голов. — Почтенный. Ты изъ бани, что ли? Такъ кстати-бы ужъ вничекъ захватилъ.

— Plait-il, monsieur? — подскочилъ къ нему халатникъ, понявъ, что о немъ идетъ рчь, и взмахнулъ салфеткой, перекладывая ее изъ руки въ руку.- Que d'esirez-vous, monsieur? Un caf'e, un bok?

Николай Ивановичъ посмотрлъ на него въ упоръ и расхохотался.

— Въ какой бан парился-то: въ Воронинской или въ Целибевской? — задалъ ему онъ вопросъ.

Лакей, думая, что его спрашиваютъ о костюм, отвтилъ пс-французски:

— Это костюмъ одного изъ племенъ, живущихъ въ Египт.

Супруги, разумется, не поняли его отвта. Николай Ивановичъ, однако, продолжалъ хохотать и спрашивать по-русски:

— Какъ паръ сегодня? Хорошо-ли насдавали? Ладно-ли вничкомъ похлестался? Ахъ, шутъ гороховый! Вдь вздумалъ-же вырядиться въ такой нарядъ.

— Да что ты съ нимъ по-русски-то разговариваешь? Вдь онъ все равно ничего не понимаетъ! — остановила мужа Глафира Семеновна.

— А ты переведи. Вдь про баню-то наврное должна знать по-французски. Да и про вникъ тоже.

— Ты спрашивай, спрашивай, что теб надо выпить-то.

— Caf'e, cognac, bok? Qu'est-ce que vous d'esirez, monsieur? — повторилъ свой вопросъ лакей.

— Глясь. Аве ку глясъ? Апорте глясъ. Компрене ву? — сказала Глафира Семеновна.

— Oh, oui, madame. Vous recevez tout de suite. Et vous, monsieur?

— Кафе нуаръ и коньякъ, — далъ отвтъ Николай Ивановичъ.

Лакей, шлепая туфлями, побжалъ исполнять требуемое.

Супруги сли. Вскор раздвинулся занавсъ и стали выходить на сцену актеры. Вышли два усача, одтые во все блое, поговорили на гортанномъ нарчіи и стали махать другъ на друга саблями. Помахали и ушли за кулисы. Вышли три музыканта въ халатахъ и босые. Одинъ былъ съ бубномъ, два другихъ съ тростниковыми флейтами. Они остановились передъ лампой и затянули что-то очень тоскливое съ мрнымъ пристукиваніемъ въ бубенъ и его деревянный обручъ.

— Игра-то изъ панихидной оперы, — замтилъ Николай Ивановичъ.

— Тоска — отвчала Глафира Семеновна и даже звнула. — Ужъ выбрали тоже представленіе!

— Да вдь ты-же увидала театръ и указала.

— Нтъ, не я, а ты.

Они заспорили.

— Погоди, кофейку съ коньячкомъ выпьемъ, такъ, можетъ быть, будетъ и повеселе, — сказалъ Николай Ивановичъ, приступая къ поданной ему чашк чернаго кофе и къ графинчику коньяку, отпилъ полчашки кофе и долилъ коньякомъ.

Лакей въ халат покосился и улыбнулся, видя, что содержимое маленькаго графинчика исчезло почти на половину.

Представленіе шло. Музыканты продолжали тянуть заунывную псню. Имъ откликнулись изъ-за кулисъ женскіе голоса, и вскор вышли на сцену четыре женщины въ пестрыхъ юбкахъ, безъ корсажей, но съ особыми нагрудниками, прикрывающими грудь. Об были босыя, шли обнявшись и пли.

— Какой-же это арабскій театръ! — воскликнулъ Николай Ивановичъ. — Вс люди блые. И актрисы блыя, и актеры блые, и музыканты блые. Вдь это-же надувательство! Хоть-бы черной краской хари вымазали, чтобы на арабовъ-то походить, а то и того нтъ.

— Да, да… А между тмъ у входа французъ въ красной куртк кричалъ, что замчательное что-то, ремаркабль, — отвчала Глафира Семеновна. — Разв то, что таліи-то у женщинъ голыя-Такъ вдь это только на мужской вкусъ.

— Только не на мой. Ужъ я считаю, ежели оголяться…

— Молчи, срамникъ! — строго крикнула на мужа супруга.

Продолжая пть, женщины сли въ глубин сцены, поджавъ подъ себя ноги; опустились и музыканты около нихъ на полъ, вернулись два усача съ саблями и тоже помстились тутъ-же. Музыка и пніе продолжались. Два усача тоже пли и похлопывали въ тактъ въ ладоши. Выплыла негритянка, старая, губастая, толстая, также босая и съ голой таліей. Она именно выплыла изъ-за кулисъ, держась прямо, какъ палка, и, остановившись противъ рампы, начала въ тактъ подъ музыку длать животомъ и бедрами движенія взадъ и впередъ. Животъ такъ и ходилъ у ней ходуномъ, между тмъ какъ голова, шея и руки находились безъ движенія, въ абсолютномъ спокойствіи. Опущенныя, какъ плечи, руки, впрочемъ, перебираля кастаньеты.

— Фу, какая мерзость. Что это она животомъ-то длаетъ! — проговорила Глафира Семеновна и даже отвернулась.

— Да насчетъ живота-то песъ съ ней, а только все-таки ужъ это хоть настоящая черная арабка, такъ и то хорошо, — отвчалъ Николай Ивановичъ.

— Danse de veiitre… Illustre danse de ventre [15]…- отрекомендовалъ супругамъ стоявшій около нихъ слуга въ халат.