Наши за границей

— Такъ чего-же ты хочешь? Самъ-же ты сказалъ, что ничего хмельнаго пить не будешь.

— Да ужъ чего-нибудь арабскаго, что-ли.

— Знаю я твое арабское-то! Коньячищу хочешь.

— Зачмъ коньячищу! Наврное, у нихъ есть и арабское вино. Половой! Есть y васъ венъ арабъ.

Арабъ смотрлъ на него удивленными глазами и не понималъ, что y него спрашиваютъ. Наконецъ, онъ пробормоталъ что-то на непонятномъ нарчіи, мшая къ разговору и французскія слова.

— Не понимаешь! Эхъ! — вздохнулъ Николай Ивановичъ. — Глаша, растолкуй ему.

— Зачмъ буду ему растолковывать про вино, ежели ты мн общался въ мусульманскомъ ресторан и держать себя по мусульмански. Мусульмане вина не пьютъ. Пей воду съ вареньемъ.

Николай Ивановичъ лизнулъ варенья и сдлалъ глотокъ воды. Арабъ на минуту исчезъ и вновь подходилъ съ двумя тарелочками, на которыхъ лежали засахаренные плоды. Подавъ это на поднос, онъ опять поклонился супругамъ.

— Да что это, онъ все сласти да сласти! — воскликнулъ Николай Ивановичъ. — Дай хоть кофе, мосье половой, что-ли… Кофе! понимаешь?

— Уй, уй… Кафе апре… — закивалъ головой арабъ.

Глафира Семеновна взяла и блюдечки съ засахаренными плодами.

— Ты-бы спросила хоть, по чемъ. Вдь слупятъ потомъ, — замтилъ мужъ и задалъ арабу вопросъ: — Комбьянъ?

— Энъ франкъ.

Арабъ показалъ одинъ палецъ въ поясненіе, исчезъ и появился въ третій разъ, поднося на блюдцахъ по свжей груш, и опять поклонился.

— Зачмъ? Мы не требовали грушъ. Ты кофе-то намъ подавай. Кафе нуаръ. Несе вонъ, несе обратно и принесе кафе… — махалъ руками Николай Ивановичъ.

— Ту… ту… Пуръ ту энъ франкъ… — старался объяснить арабъ, показывая и на стаканы, и блюдца съ остатками варенья, и на расахаренные плоды, и на груши.

— За все угощеніе франкъ. шь, — сказала мужу Глафира Семеновна.

— Стану я всякую сладкую дрянь сть! Это бабья да.

Николай Ивановичъ отвернулся.

Арабъ подходилъ въ четвертый разъ съ подносомъ и опять кланялся. На поднос на этотъ разъ стояли дв чашки чернаго кофе.

— Ну, наконецъ-то! — И Николай Ивановичъ придвинулъ къ себ чашку, попробовалъ ложечкой и сказалъ:- Да онъ гущу кофейную подалъ. На смхъ, что-ли! Смотри, одна гуща вмсто кофею.

— Да ужъ, должно быть, такъ надо по-арабски, — замтила Глафира Семеновна. — Пей…

— Не могу я пить такую дрянь. Это переварки кофейные какіе-то! Въ арабскомъ ресторан, да вдругъ пить переварки! Половой! Гарсонъ! Или арабъ! Какъ тебя? Поди сюда! Вене зиси…

Арабъ подходилъ опятъ съ стекляннымъ кальяномъ ужъ на этотъ разъ и снова съ поклономъ, бережно поставилъ его у ногъ Николая Ивановича, протягивая ему въ руки гибкую трубку.

— Ну, ты пропасть! Трубку принесъ… Кальянъ турецкій принесъ и заставляетъ курить, — улыбнулся Николай Ивановичъ, взявъ въ руки трубку кальяна.

— Кури, кури. Вдь папиросы-же куришь, — ободряла Глафира Семеновна.

Николай Ивановичъ затянулся изъ кальяна, выпустилъ дымъ и проговорилъ:

— Совсмъ я теперь на манеръ того турка, что у насъ въ Петербург въ табачныхъ лавочкахъ рисуютъ. Только стоитъ ноги подъ себя поджать.

— Да вонъ на диван у стны куритъ одинъ въ красной феск, поджавъ подъ себя ноги. Видишь, одтъ такъ же, какъ и ты, въ пиджак, и только феска красная. Пересаживайся на диванъ и поджимай подъ себя ноги.

— Выдумай еще что-нибудь. Арабъ! Мосье арабъ! Коньякъ есть? Ву заве коньякъ? — быстро спросилъ араба Николай Ивановичъ.

— Послушай! Я не дамъ теб пить коньякъ! — возвысила голосъ Глафира Семеновна.

— Только рюмочку, Глаша, маленькую рюмочку. Коньякъ ву заве?

— Коньякъ? Уй, уй… — закивалъ головой арабъ.

— Такъ апорте элъ веръ… Только одну рюмку, Глаша. Я вотъ въ эту воду вылью и выпью. Пить хочется, а голой воды не могу пить.

— Свинья! Своего слова не держишь.

Арабъ принесъ графинчикъ коньяку и рюмку. Николай Ивановичъ, однако, рюмкой не сталъ отмривать коньякъ, а бухнулъ въ стаканъ съ водой прямо изъ графинчика, взглянулъ на жену, улыбнулся и пробормоталъ:

— Ахъ, ошибся! А все оттого, что подъ руку говоришь.

Воду съ коньякомъ онъ выпилъ залпомъ и сталъ разсчитываться съ арабомъ. За все взяли три франка.

Въ голов Николая Ивановича пріятно шумло. Онъ повеселлъ. Коньякъ сдлалъ свое дло. Глафира Семеновна была насупившись и молчала. Они вышли изъ кофейни.

XLVI

Вечерло. Надъ Парижемъ спускались уже сумерки, когда супруги обошли рядъ восточныхъ построекъ, составляющихъ улицу. Пора было помышлять и объ обд.

— Я сть хочу. Ты хочешь кушать, Глаша? — спросилъ супругу Николай Ивановичъ.

— Еще-бы не хотть! Даже очень хочу. Цлый день на ногахъ, цлый день слоняемся по выставк, да чтобы не захотть! Только не будемъ обдать на выставк, а пообдаемъ гд-нибудь въ город. Мало ли тамъ ресторановъ.

— Ну, ладно. А теперь на загладку прокатимся на ослахъ, да и велимъ вывести насъ прямо къ выходу.

— Нтъ, нтъ. Что ты! Вотъ еще что выдумалъ, — воспротивилась Глафира Семеновна.

— Да отчего-же? Ослы вдь бгутъ тихо. Они не то, что лошади. Да кром того, ихъ подъ уздцы ослиные извозчики ведутъ. Опасности, ей-ей, никакой.

— Боюсь, боюсь.