Наши за границей. Где апельсины зреют

Проснувшись на другой день рано утром в вагоне, Глафира Семеновна выглянула из окошка и в удивлении увидала, что поезд идет совсем по воде. Она бросилась к окну на противоположную сторону вагона – и с той стороны перед ней открылась необозримая даль воды. Только узенькой полоской шла по воде земляная насыпь, на ней были положены рельсы, и по рельсам бежал поезд.

– Боже мой! Да ведь уж это Венеция! – воскликнула она и стала будить мужа и Конурина, спавших крепким сном. – Вставайте… Чего спите! В Венецию уж приехали, – говорила она. – По воде едем.

Николай Иванович и Конурин встрепенулись, протерли глаза и тоже бросились к окнам.

– Батюшки! Вода и есть. О, чтоб ее, эту Венецию!.. – дивился Конурин и заговорил нараспев: – «Кончен, кончен дальний путь. Вижу край родимый…»

– Ну, брат, до родимого-то края еще далеко… – отвечал Николай Иванович.

– Все-таки уж это будет последняя остановка в Италии. Голубушка, Глафира Семеновна, не засиживайтесь вы, Бога ради, долго в этой Венеции, – упрашивал Конурин.

– Нет-нет. Только осмотрим город и его достопримечательности – и вон из него. Можете уж быть уверены, что после Капри на пароходе по морю никуда не поеду. Довольно с меня моря. Только по каналам будем ездить.

– Ну вот и отлично… Ну вот и прекрасно… Вода направо, вода налево… – дивился Конурин, посматривая в окна, и прибавил: – Тьфу ты, пропасть! Да где же люди-то живут?

– А вот сейчас приедем на какой-нибудь остров, так и людей увидим.

– Сторожевых будок даже по дороге нет. Где же железнодорожные-то сторожа?

– А лодочки-то с флагами попадались? На них, должно быть, железнодорожные сторожа и есть. Гондольер! Гондольер! Вон гондольер на гондоле едет! – воскликнула Глафира Семеновна, указывая на воду. – Я его по картинке узнала. Точь-в-точь так на картинке.

Действительно, невдалеке от поезда показалась типическая венецианская черная гондола с железной алебардой на носу и с гондольером, стоявшим на корме и управлявшим лодкою одним веслом.

– Как называется? – спросил Конурин.

– Гондольер… Гондола… Вот это венецианские-то извозчики и есть. Они публику по каналам и возят.

– Зачем же он на дыбах стоит и об одном весле?

– Такой уж здесь порядок. Никто на двух веслах не ездит. Гондольер всегда об одном весле и всегда на дыбах.

– Оказия! Что город, то норов; что деревня, то обычай.

Локомотив свистел. Поезд подъезжал к станции. Вот он убавил пары и тихо вошел на широкий, крытый железом и стеклом железнодорожный двор. На платформах толпилась публика, носильщики в синих блузах, виднелись жандармы. Глафира Семеновна высунулась из окна и стала звать носильщика.

– Факино! Факино! Иси! – кричала она.

– Земли-то у них все-таки хоть сколько-нибудь есть, – говорил Николай Иванович. – Ведь станция-то на земле стоит. А я уж думал, что вовсе без земли, что так прямо из вагона на лодки и садятся.

Поезд остановился. В вагон вбежал носильщик.

– В гостиницу. То бишь в альберго… – говорила ему Глафира Семеновна. – Уе гондольер?

– Gasthaus? О, ja, madame. Kommen Sie mit…[173] – отвечал на ломаном немецком языке носильщик и, захватив вещи, повел их за собой…

– Что это? По-немецки уж говорит? Немецким духом запахло? – спросил Николай Иванович жену.

– Да-да… Это, должно быть, оттого, что уж к неметчине подъезжаем. Ведь я вчера смотрела по карте… Тут после Венеции сейчас и Австрия.

Носильщик вывел их на подъезд станции. Сейчас у подъезда плескалась вода, была пристань и стояли гондолы. Были гондолы открытые, были и гондолы-кареты. Гондольеры, в башмаках на босую ногу, в узких грязных панталонах, без сюртуков и жилетов, в шляпах с порванными широкими полями, кричали и размахивали руками, наперерыв приглашая к себе седоков, и даже хватали их за руки и втаскивали в свои гондолы.

Ивановы и Конурин сели в первую попавшуюся гондолу и поплыли по Canal Grande[174], велев себя везти в гостиницу. Вода в канале была мутная, вонючая, на воде плавали древесные стружки, щепки, солома, сено. Направо и налево возвышались старинной архитектуры дома, с облупившейся штукатуркой, с полуразрушившимся цоколем, с отбитыми ступенями мраморных подъездов, спускающихся прямо в воду. У подъездов стояли покосившиеся столбы с привязанными к ним домашними гондолами. Город еще только просыпался. Кое-где заспанные швейцары мели подъезды, сметая сор и отбросы прямо в воду, в отворенные окна виднелась женская прислуга, стряхивающая за окна юбки, одеяла. Гондола, в которой сидели Ивановы и Конурин, то и дело обгоняла большие гондолы, нагруженные мясом, овощами, молоком в жестяных кувшинах и тянущиеся на рынок. Вот и рынок, расположившийся под железными навесами, поставленными на отмелях с десятками причаливших к нему гондол. Виднелись кухарки с корзинами и красными зонтиками, приехавшие за провизией, виднелись размахивающие руками и галдящие на весь канал грязные торговки. Около рынка плавающих отбросов было еще больше, воняло еще сильнее. Глафира Семеновна невольно зажала себе нос и проговорила:

– Фу, как воняет! Признаюсь, я себе Венецию иначе воображала!