Наши за границей. Где апельсины зреют

– А мне так и в Петербурге говорили про Венецию: живописный город, но уж очень вонюч, – отвечал Николай Иванович.

– А я так даже живописного ничего не нахожу, – вставил свое слово Конурин, морщась. – Помилуйте, какая тут живопись! Дома – разрушение какое-то… Разве можно в таком виде дома держать? Двадцать пять лет они ремонта не видали. Посмотрите вот на этот балкон… Все перила обвалились. А вон этот карниз… Ведь он чуть-чуть держится и, наверное, не сегодня, так завтра обвалится и кого-нибудь из проходящих по башке съездит.

– Позвольте… Как здесь может карниз кого-нибудь из проходящих по башке съездить, если мимо домов даже никто и не ходит, – перебила Конурина Глафира Семеновна. – Видите, прохода нет. Ни тротуаров, ничего… Вода и вода…

А гондольер, стоя сзади их на корме и мерно всплескивая по воде веслом, указывал на здания, мимо которых проезжала гондола, и рассказывал, чьи они и как называются.

– Maria della Salute… Palazo Giustinian-Lolin… Palazo Foscari…[175] – раздавался его голос, но Ивановы и Конурин совсем не слушали его.

LXXIV

Плыли в гондоле уже добрых полчаса. Canal Grande кончался. Виднелось вдали море. Вдруг Глафира Семеновна встрепенулась и воскликнула:

– Дворец дожей… Дворец дожей… Вот он, знаменитый-то Дворец дожей!..

– А ты почем знаешь? – спросил ее муж.

– Помилуй, я его сейчас же по картинке узнала. Точь-точь как на картинке. Разве ты не видал его у дяденьки на картине, что в столовой висит?

– Ах да… Действительно… Теперь я и сам вижу, что это то самое, что у дяденьки в столовой, но я не знал, что это Дворец дожей… Эти дожи-то что же такое?

– Ах, я про них очень много в романах читала… И про дворец читала. Тут недалеко должен быть Мост вздохов, откуда тюремщики узников в воду сбрасывали.

– Вздохов? Это что же обозначает? – задал вопрос Конурин.

– Ах, многое, очень многое! Тут всякие тайны инквизиции происходили. Кто через этот мост переходил, тот делал на нем последний вздох и уж обратно живой не возвращался. Да неужели ты, Николай Иваныч, не упомнишь про это? Я ведь тебе давала читать этот роман. Ах, как он называется? Тут еще Франческа выведена… Дочь гондольера… Потом Катерина ди Медичи… Или нет, не Катерина ди Медичи… Еще ей, этой самой Франческе, отравленное яблоко дали.

– Читал, читал, но где же все помнить!

– Тут еще Совет трех… И люди в полумасках…Узники… Тюремщик… Ужасно страшно и интересно. Я не понимаю, как можно забыть о Мосте вздохов!

– Да ведь ты знаешь мое чтение… Возьму книжку, прилягу, ну и сейчас сон… Наше дело торговое… День-то деньской все на ногах… Но тайны инквизиции я чудесно помню… Там, кажется, жилы из человека вытягивали, потом гвозди в подошвы вбивали?

– Ну, да-да… Но как же Моста вздохов-то не помнить? Потом Мария ди Роган эта самая… Или нет, не Мария ди Роган. Это из другого романа. Ах, сколько я романов про Венецию читала!

– Постой… «Венецианский мавр» – вот это я помню, – сказал Николай Иванович.

– Ну вот! Мавр! Что ты брешешь? Мавр – это совсем другое. «Отелло, или Венецианский мавр» – это пьеса.

– Ах, да-да… Опера… Отелло…

– Да не опера, а трагедия… Еще он ее подушкой душит, эту самую…

– Вот-вот… Про подушку-то я и помню. Венецианский мавр.

– Ах, вот и львы! Знаменитые львы святого Марка на столбах! – восклицала Глафира Семеновна, указывая на высящиеся на левой стороне канала столбы с крылатыми львами, сияющими на утреннем солнце, когда они поравнялись с поражающим своей красотой зданием Дворца дожей.

Налево начиналась набережная Riva degli Schiavoni[176]. По ней уже сновала публика, пестрели цветные зонтики дам, проходили солдаты с петушьими перьями на кепи, бежали мальчишки с корзинками на головах, брели долгополые каноники в круглых черных шляпах, с гладкими бритыми лицами.

– Ах, как все это похоже на то, что я видела на картинах! – продолжала восклицать в восторге Глафира Семеновна. – То есть точь-в-точь… Вон и корабли с мачтами… Вон и остров с церковью… Две капли воды, как на картинке. А Дворец-то дожей как похож! Это просто удивительно. Вот отсюда, по описанию, уж недалеко и до знаменитой площади Святого Марка.

– Ага! Стало быть, здесь и площадь есть, – сказал Конурин. – А раньше вы говорили, что здесь, в Венеции, только одна вода да небеса.

– Есть, есть. И самая громадная площадь есть. Любовное-то свидание у Франчески с Пьетро и происходило на площади Святого Марка. Тут-то старый доминиканец их и подкараулил, когда она кормила голубей.

– Какой доминиканец? – спросил Конурин.

– Ах, Боже мой! Да из романа. Ну что вы спрашиваете? Вы все равно ничего не поймете!

– Какова у меня жена-то, Иван Кондратьич! И, не бывши в Венеции, все знает, – прищелкнул языком Николай Иванович.

– Да еще бы не знать! – похвасталась Глафира Семеновна. – Книги… Картинки… Я не серый человек, я женщина образованная. Я про Венецию-то сколько читала!

– А что, здесь есть лошади? Мы вот едем, едем и ни одной не видим, – опять спросил Конурин.

– Да почему же здесь лошадям-то ездить?

– Ну вот все-таки набережная широкая, площадь, вы говорите, есть.