Наши за границей. Где апельсины зреют

Глафира Семеновна даже вздрогнула от неожиданного появления около них потертых личностей.

– Что это? И тут проводники? Не надо нам, ничего не надо, сами все осмотрим, – отвечала она и повела мужчин в собор Святого Марка.

В соборе также проводники, предлагающие свои услуги. Один из них, не дождавшись приглашения для услуг, самым назойливым манером шел рядом с Ивановыми и Конуриным и на ломаном немецком языке рассказывал им достопримечательности собора. Николай Иванович несколько раз отмахивался от него и цедил сквозь зубы слово «брысь», но проводник не отставал.

– Пусть бродит и бормочет. Все равно ему ничего от нас не очистится, – проговорил Конурин.

Компания недолго пробыла в соборе и опять вышла на площадь. Назойливый проводник по-прежнему был около. Он уже перешел на ломаный французский язык и предлагал Глафире Семеновне осмотреть стеклянную фабрику.

– Прочь, говорят тебе! – закричал на него Николай Иванович, но проводник не шевелился и, продолжая бормотать, кланялся.

Глафира Семеновна улыбнулась.

– Даром предлагает свои услуги: говорит, что ему ничего не надо от нас, обещает даже, что я какой-то подарок получу на память от фабрики, – сказала она.

– Даром и подарок? – спросил Конурин. – Что за шут такой! Ну пусть ведет, коли даром.

– Да, даром. Уверяет, что он агент этой фабрики, – переводила Глафира Семеновна.

– Хорош фабрикант, коли такого оборванца агентом держит! – покачал головой Николай Иванович.

Компания, однако, отправилась за проводником. Стеклянная фабрика, о которой говорил проводник, находилась тут же на площади, над галереею лавок. По выеденным временем каменным ступеням забрались они в третий этаж и очутились в небольшой мастерской, где работники и работницы при помощи ламп и паятельных трубок тянули цветные стеклянные нитки и делали из них разные поделки в виде корзиночек, плято под подсвечники и т. п. Чичероне-агент, передав Ивановых и Конурина элегантно одетому приказчику, тотчас же исчез. Приказчик начал водить их по мастерской. Между прочим он подвел их к столу, где делалась стеклянная мозаика, довольно долго что-то рассказывал, мешая французские, немецкие и английские слова, и спросил Глафиру Семеновну, как ее зовут.

– Муа? Ах, Боже мой! Да зачем вам? Пуркуа? – удивилась та.

– Vous recevrez tout de suite le souvenir de notre fabrique…[195]

– И этот про подарок говорит, – продолжала она удивляться. – Ну хорошо. Бьян. Же сюи Глафир Иванов.

– G et I… – сказал приказчик рабочему.

Рабочий взял шарик из голубого стекла, воткнул в него заостренную шпильку и, приблизив шарик к лампе, путем паятельной трубки начал выделывать на нем из молочно-белого стекла инициалы Глафиры Семеновны. Вышла булавка.

– Voilà, madame… – протянул ее приказчик Глафире Семеновне.

– Ах, как это любезно с их стороны! – воскликнула та. – Комбьян са кут?

– Rien, madame…[196]

– Боже мой! Подарок… Вот он, подарок-то! Мерси, монсье. Николай Иванович, смотри, какие любезные люди… Булавку подарили… Проводник не солгал про подарок… Не понимаю только, что им за расчет? Право, удивительно.

– Ну а нам-то будет что-нибудь? – спрашивал Конурин.

– Вам-то за что? Вы мужчины, а я дама.

Из мастерской приказчик привел Ивановых и Конурина в склад с произведениями фабрики. Это был роскошнейший магазин пестрой стеклянной посуды и поделок из стекла. Тысячи хорошеньких стаканчиков, вазочек, рюмок и туалетных безделушек. На всех предметах ярлычки с ценами. У Глафиры Семеновны так и разбежались глаза.

– Батюшки! какие хорошенькие вещички! И как дешево! – воскликнула она. – Николай Иваныч! Смотри, какой прелестный стакан. Вот, купи себе этот стакан с узорами. Всего только пять франков стоит.

– Да на что он мне, милая? На кой шут? Чай из него дома пить, так он кипятку не выдержит и лопнет.

– Ах, Боже мой, да просто на память об Венеции.

– Не надо, милая, не надо!

– Ну ты как хочешь, а я все-таки себе куплю. Вот эти стаканчики для ликера, например. За них в Петербурге ведь надо втрое-вчетверо заплатить. А посмотри, какие премиленькие флакончики для туалета! И всего только восемь франков за пару… Ведь это почти даром…

И Глафира Семеновна начала отбирать себе вещи.

Через час они выходили из магазина, нагруженные покупками. Конурин также купил жене два стакана и флакон для духов.

– Девяносто два франка не пито, не едено посеяно, – вздыхал Николай Иванович и, обратясь к жене, сказал: – Вот ты говорила давеча, какой им расчет дарить на память булавки. Не замани тебя этот злосчастный проводник подарком на фабрику – не просолили бы мы на фабрике девяносто два четвертака. А ведь четвертак-то здесь сорок копеек стоит.

– Ну что тут считать! Ведь для того и поехали за границу, чтоб деньги тратить. Зато какие вещицы! Прелесть! Прелесть! – перебила мужа Глафира Семеновна.