– Действительно, ловко действуют здесь. Умеют дураков заманить, – бормотал Конурин. – Из-за этих покупок и оборванец-то с нами по собору мотался и не отставал от нас. Ведь вот теперь за все наши покупки с фабрики процент получит. Ах, пройдохи, пройдохи! А что, не завести ли и мне в Петербурге таких пройдох, чтоб заманивали в мой колониальный магазин? – вдруг обратился он к Николаю Ивановичу. – Пусть бы бегали по Клинскому и Обуховскому проспекту и загоняли в магазин покупателей. «Дескать, в сувенир апельсин или голландскую селедку. Пожалуйте обозреть магазин Конурина». На апельсин покупателя заманишь, а он, смотришь, фунт чаю да сига копченого купит и голову сахару.
– Что ты, что ты! Таких дураков у нас в Питере много не найдешь! – отвечал Николай Иванович.
– А и то пожалуй, что дураки-то только по Венециям ездят, а дома все умные остаются.
– Прекрасно, прекрасно! – подхватила Глафира Семеновна. – Стало быть, вы себя к дуракам причисляете? Ведь вы тоже стаканы купили.
– А то как же? Я уж давно об этом говорю. Конечно же дурак, коли за границу поехал. Ну на что она мне, эта самая заграница?
На площади их встретил проводник, приведший их на фабрику. Он почтительно кланялся и нашептывал что-то Глафире Семеновне по-французски.
– На кружевную фабрику предлагает идти, – обратилась та к мужу. – Говорит, что тоже агент…
– Нет-нет! Ни за что на свете! Довольно. Что это, помилуйте! Фабрику кружевную теперь еще выдумал! – возопиял Николай Иванович. – Ежели ты на стеклянной фабрике сумела девяносто два четвертака оставить, так на кружевной ты триста оставишь.
– Послушай, а может быть, и на кружевной мне будет какой-нибудь сувенир? Кружевную барбочку подарят.
– Не желаю я сувениров! Понимаешь ты, не желаю! Брысь, господин агент! Прочь! Провались ты к черту на рога!
И Николай Иванович даже замахнулся на проводника палкой. Тот отскочил в сторону и издали еще раз раскланялся.
LXXVII
Пробродив по площади Святого Марка еще часа два, обойдя все окружающие ее с трех сторон магазины, позавтракав в ресторане на той же площади, компания остановилась в полнейшем недоумении, куда ей теперь идти.
– Кажется, больше и идти некуда, – сказала Глафира Семеновна своим спутникам.
– Матушка, голубушка! – воскликнул в радости Конурин. – Ежели некуда больше идти, то наплюем на эту Венецию и поедем сегодня же вечером в Питер.
– Сегодня вечером? Нет, невозможно, – отвечала Глафира Семеновна. – По вечерам здесь на площади играет музыка и собирается все высшее общество. Это я из описаний знаю.
– Да Бог с ней, с этой музыкой! Пропади оно это высшее общество! Музыку-то мы и в Питере услышать можем.
– Завтра утром – извольте, поедем, а сегодня вечером надо побывать здесь на музыке. По описанию я знаю, что дамы высшего общества подводят здесь на музыке тонкие интрижки под кавалеров, и я хочу это посмотреть.
– Да как ты это увидишь? Нешто интригу можно подсмотреть? – заметил Николай Иванович.
– Нет-нет, я хочу видеть. Будьте покойны, всякую интригу я сейчас подсмотрю, – стояла на своем Глафира Семеновна. – Здешние дамы цветами разговаривают с кавалерами, а я язык цветов отлично знаю. Здесь по вечерам происходят все любовные свидания, и я хочу это видеть.
– Ничего ты не увидишь.
– Все увижу. Это только вы, мужчины, ничего не видите. Вы знаете, чем Венеция славится? Первыми красавицами в мире.
– Ну уж это ты врешь. Вот мы полдня бродим, а видели только одни рожи.
– Да днем на площади и народу-то никого нет. Видите, пустыня.
– Действительно, хоть шаром покати. Чертям в свайку играть, так и то впору, – сказал Конурин и зевнул.
– А по вечерам на музыке здесь бывают толпы. Это я по описаниям в романах знаю. Графиня Фоскари… Или нет, не Фоскари, Фоскари была старуха, ее тетка, а другая, молодая. Ах, как ее? Ну, все равно. Так вот эта-то молодая графиня здесь на музыке с корсаром-то познакомилась.
– Ну, понесла ахинею! – махнул рукой Николай Иванович.
Глафира Семеновна обиделась.
– Отчего я не называю ахинеей ваш коньяк? – сказала она. – Вас коньяк и всякое вино в каждом городе интересует, а меня местоположение и действие личностей. Вы вот сейчас в ресторане спрашивали какого-то венецианского вина, которого никогда и не бывало, потому где здесь винограду расти, если и земли-то всего одна площадь да одна набережная, а остальное все вода.
– Ну вот поди ж ты! А мне помнится, что венецианское вино есть, – сказал Николай Иванович. – Везде по городам пили местное вино, а приехали в Венецию, так надо и венецианского.
– Стало быть, завтра утром, голубушка, выезжаем? – спросил Конурин.
– Завтра, завтра, – отвечала Глафира Семеновна. – А теперь будем голубей кормить. Вон голубей кормят. Вы знаете, здесь мода кормить голубей, и им даже от полиции на казенный счет каждый день мешок корма отпускается. Это я знаю по описанию. Вот эта самая Франческа, про которую я в романе читала, тоже ходила каждый день на площадь кормить голубей и здесь-то влюбилась в таинственного доминиканца. Вон и голубиный корм мальчики продают. Николай Иваныч, купи мне тюрючек.