Наши за границей. Где апельсины зреют

– Надо бы мне в Вене кой-что себе купить из шелкового басона, ну да уж хорошо, хорошо.

Конурин торжествовал. Он чуть не припрыгнул в вагоне.

Поезд тронулся и вышел из железнодорожного двора. Ехали опять по насыпной дамбе. Направо была вода и налево вода.

– По морю, яко посуху… – говорил Конурин, смотря в окно. – В Питер едем! В Питер, к женушке любезной! – радостно восклицал он.

LXXIХ

Дорога из Венеции на Вену через Понтебо – одна из живописнейших железных дорог. Путь лежит через неприступные дикие горы. Из Венеции Ивановы и Конурин выехали в ясное, теплое утро. Было больше двадцати градусов тепла на солнце, но, когда они начали взбираться на горы, быстро похолодело. Глафира Семеновна, сидя в вагоне, начала кутаться в плед. Супруг ее и Конурин хоть и были разогреты коньяком, который они захватили с собой в запас в изрядном количестве, но тоже надели пальто. Под Понтебо на горах показался снег. Снегу становилось все больше и больше. В нетопленых вагонах сделалось совсем холодно.

– Русским духом запахло… – радостно говорил Конурин, смотря в окна на глубокий белый снег, вытащил из ремней свое байковое красное одеяло и закутал им ноги.

– Нет, до русского духа еще очень далеко… – отвечала Глафира Семеновна.

– Я, матушка, собственно, насчет снега. Совсем как у нас, на Руси православной. Смотрите, какие сугробы лежат.

В Понтебо итальянская граница. Через Понтебо проехали без особых приключений. Кружева Глафиры Семеновны были провезены ею и мужчинами на себе и без оплаты пошлиной. Глафира Семеновна торжествовала. В Пантафеле, где пересели в другие вагоны, уже заговорили на станции по-немецки и появилось пиво в кружках; стали попадаться тирольцы в своих характерных шляпах с глухариным пером. Зобастые тирольки носили на лотках бутерброды на черном хлебе, тонкие, как писчая бумага. Вагоны уже отапливались, но все-таки в них было холодно. Глафира Семеновна укуталась чем могла и улеглась на диване спать.

– Эх, пальты-то наши теплые были бы теперь куда как кстати, а они у нас в багаже! – говорил Конурин, сидя в накинутом на плечи сверх пальто красном одеяле и уничтожая сразу три тирольские бутерброда, сложенные вместе. – Сколько времени, матушка, теперь нам осталось до русской границы ехать? – спрашивал он Глафиру Семеновну.

– Через двое суток наверное будем на границе, – был ответ.

– Через двое. Ура! А на границе сейчас мы чувствительную телеграмму жене: «Едем с любовию, живы и невредимы во всем своем составе. Выезжай, супруга наша любезная, встречать твоего мужа на станцию».

– Зачем же такую длинную телеграмму-то? Ведь дорого будет стоить, – заметил Николай Иванович.

– Плевать! В рулетку в Монте-Карле в пятьсот раз больше просеяли красноносым крупьям, так неужто жене на чувствительную телеграмму жалеть! Синюю бумагу на телеграмму даже прожертвую, только бы была чувствительнее.

Утром были в Вене. Глафира Семеновна сдержала свое обещание и не остановилась в Вене в гостинице.

Пообедав на станции, выпив хорошего пива, тронулись снова в путь.

– Уж и напузырюсь же я чаем на первой русской станции! – говорил Конурин. – Даже утроба ноет – вот до чего чайком ей после долгого говенья пораспариться любопытно…

На станциях, начиная от Вены, среди прислуги начали появляться славяне с знанием нескольких русских слов, в Галиции уже совсем понимали русскую речь.

Конурин торжествовал.

– По-русски понимать начали. Вот когда Русью-то запахло, – говорил он, побывав на станции в буфете и садясь в вагон. – Сейчас жидовин менял мне русскую трешницу на здешние деньги – и в лучшем виде по-русски разговаривает. Близко, близко теперь до Руси православной. Сам чувствую, – прибавил он и замурлыкал себе под нос: – «Кончен, кончен дальний путь, вижу край родимый. Сладко будет отдохнуть мне с подружкой милой».

Стали подъезжать к русской границе. Николай Иванович улыбнулся и сказал:

– Через четверть часа прощай, австрийские гульдены, и здравствуй, русские рубли. Начнем сорить пятаки за рюмки водки и гривенники за стаканы чаю.

Конурин радостно улыбался во всю ширину лица.

Вот и русская граница. Показался русский жандарм, потом солдаты пограничной стражи с зелеными воротниками и околышками на фуражках. Поезд шел тихо. За окном вагона слышалась русская речь, артельщик в белом переднике и с бляхой на груди сочно ругался с кем-то.

– Наши, наши ругаются… Приехали… – шептал Конурин и даже затаил дыхание.

Поезд остановился. Конурин перекрестился. Перекрестились и его спутники.

– Рады? – спросила Глафира Семеновна Конурина.

– Блаженствую… Сейчас жене чувствительную телеграмму…

– Припрячьте подальше кусок шелковой-то материи, что жене везете.

– Под жилетом запихнута.

Осмотр паспортов. Досмотр багажа. Формальности переезда через границу кончены, и вот Ивановы и Конурин в буфете.

– Чаю! Чаю! Три стакана чаю! Одному мне три стакана! – кричал Конурин слуге. – Да бумаги и чернил. Телеграмму буду писать.