Наши за границей. Где апельсины зреют

– Этакий подъездище-то великолепный! У иного дворца подъезд в сто раз хуже, – говорил он.

– На кровные денежки дураков построен. Они их сюда наносили, – отвечал Николай Иванович.

– Дураков… Однако здесь вся Европа играет, – возразила Глафира Семеновна.

– Ничего не обозначает. На средства всех европейских дураков. Умные люди здесь играют, что ли? Умный человек в рулетку играть не станет.

– Поди ты! У тебя все дураки. Отчего же те не дураки, которые в стуколку играют, в винт?

– В стуколку или в проклятую детскую вертушку!.. – воскликнул в свою очередь Конурин. – Помилуйте, матушка Глафира Семеновна, что вы говорите! В стуколку у тебя карты в руках, и всю ты эту музыку видишь, а здесь как тебе эти самые… маркеры, они что ли, что вот при вертушках-то?

– Крупье…

– Ну а здесь как тебе крупье машину пустит, так ты и должен верить, что это правильно. А ведь он может пустить и шибче и тише, с каким-нибудь шулеришкой стачавшись. Знай я, что пойдет вертушка тише или шибче, – сейчас у меня другой расчет.

– Да ведь вы еще не видали, как здесь вертушку пускают, и судите по тому, как в Ницце ее пускают. А здесь Монте-Карло… здесь на всю Европу… здесь совсем другие порядки.

– Да ведь и вы еще не видали.

– Не видала, но много читала про эту рулетку. Однако что же мы не входим в нутро, Николай Иваныч? Толпимся на подъезде и без всякого толку… – заговорила Глафира Семеновна.

– Дай, матушка, здание-то осмотреть. Успеешь еще деньги-то свои отдать. Хорош подъезд, но одного в нем не хватает… – произнес с иронией Николай Иванович.

– Ах, какой знаменитый архитектор выискался! Чего же это не хватает-то?

– А вот тут над подъездом должна быть надпись на всех европейских языках: «Здесь дураков ищут».

– Да полно вам! Ну что это в самом деле! Все дураки, дураки… Вы очень умны, должно быть?

– Самый первый дурак, иначе бы сюда не приехал.

Разговаривая на эту тему, они обошли кругом весь игорный дворец, посмотрели с откоса вниз, где в стрельбище проигравшиеся игроки, вымещая свою злобу на невинных голубях, бьют их из ружей, и снова подошли к главному входу.

– Бедные голубки! – вздыхала Глафира Семеновна.

– Здесь, душечка, жалости нет, здесь и людей не жалеют, – отвечал Николай Иванович.

– Но я удивляюсь, как это не запретят для удовольствия голубей расстреливать.

– Здесь ничего не запрещают. Человека даже до застрела доводят. Нашего же родственника в третьем году чуть не до сапог раздели, ты сама знаешь.

– Ах, вы все про одно и то же. Ну что ж, входите.

Они вошли. Уже совсем стемнело, и везде зажгли электричество. Представляющий из себя верх роскоши вестибюль блистал электричеством. В нем толпилась нарядная публика, очень мало разговаривавшая и с удивительно озабоченным деловым выражением на лицах. Ни веселья, ни улыбки Ивановы и Конурин ни у кого не заметили. Ежели кто и разговаривал, то только полушепотом. Только у бюро игорного дома стоял некоторый говор.

– Билеты на вход надо взять, что ли? – спросил Николай Иванович.

– Да, конечно же… Видите, люди берут, – отвечала Глафира Семеновна и повела мужа и Конурина в бюро.

– Комбьян пейе? – спрашивал Николай Иванович у юркого конторщика в очках и с пером за ухом. – Комбьян антре?[86]

– Votre carte, monsieur?[87] – спросил тот и забормотал целую тираду, пристально разглядывая Николая Ивановича сквозь очки.

Николай Иванович, разумеется, ничего не понял.

– Глаша! Что он за рацею такую передо мной разводит? – задал он вопрос жене.

– Карточку твою для чего-то просит. Спрашивает, откуда мы, где живем.

– Тьфу ты, пропасть! Люди деньги принесли им, а он к допросу тянет! – проговорил Николай Иванович, доставая свою визитную карточку, и, подавая ее конторщику, тут же прибавил: – Только все равно, мусье, по-русски ничего не поймешь.

Конторщик принял карточку, повертел ее, отложил в сторону и опять заговорил.

– Имя и фамилию твою спрашивает, – перевела Глафира Семеновна и тут же сказала конторщику: – Николя Иванов де Петерсбург, авек мадам ля фам Глафир…

– Батюшки! Да тут целый допрос… Словно у следователя. Передай уж кстати ему, что под судом и следствием мы не были, веры православной.

– Брось, Николай Иваныч… Ты мешаешь мне слушать, что он спрашивает. Уй, уй, монсье, нусом вояжер… Коман?..[88] В Ницце… То бишь… Да, Нис… Ах ты, Боже мой! Да неужто и гостиницу вам нужно знать, в которой мы остановились?

Глафира Семеновна сказала гостиницу. Конторщик все это записывал в разграфленную книгу.

– Допрос… Допрос… – бормотал Николай Иванович. – Переведи уж ему кстати, что петербургский, мол, второй гильдии купец… Кавалер. Сорока трех лет от роду. Свои-то года скажешь ему, что ли?

– Бросите вы шутить или не бросите?.. – огрызнулась на него Глафира Семеновна.

– Какие, матушка, тут шутки! Целый форменный допрос. Да дать ему наш паспорт, что ли? По крайности не усумнится, что ты у меня законная жена, а не сбоку припека.

– Да допрос и есть, – согласилась наконец Глафира Семеновна. – Спрашивает: один день мы здесь в Монте-Карло пробудем или несколько… Эн жур, монсье, эн жур…[89] И зачем только ему это?! – дивилась она.