Наши за границей. Где апельсины зреют

– Он, он! Я вот вгляделась теперь и вижу. Тот же галстух, та же бороденка плюгавая и то же кольцо с сердоликовой печатью на пальце. Я на Лисабон поставила два франка, а он на Лондон, вышел Лисабон, и вдруг он заспорил, что Лисабон он выиграл, схватил мои деньги и убежал.

– Не может быть, – отвечал Николай Иванович.

Извозчик между тем, услышав с козел слова «Лисабон» и «Лондон» и тоже, в свою очередь, узнав Глафиру Семеновну, заговорил с ней о вчерашней игре в казино и стал оправдываться, уверяя, что он выиграл вчера ставку на Лисабон, а не она.

– Видишь, видишь, он даже и не скрывается, что это был он! Не скрывается, что и утащил мой выигрыш! И посейчас говорит, что на Лисабон он выиграл, а не я! Ах нахал! Вот нахал так нахал! – кричала Глафира Семеновна. – Ведь около двадцати франков утащил.

– Ну уж и извозчики здесь! Даже невероятно… Наравне с господами по игорным домам в вертушки играют и шулерством занимаются, – покачал головой Николай Иванович. – Конурин, слышишь?

– Цивилизация – ничего не поделаешь… – отвечал тот.

XXIII

Дорога шла в гору. Открывались виды один другого живописнее. Слева шли отвесные скалы, на которых ютились нарядные, как бомбоньерки, домики самой причудливой архитектуры; внизу расстилалось море с бесконечной голубой далью. Белелись паруса лодочек, кажущихся с высоты дороги маленькими щепочками, двигались как бы игрушечные пароходики, выпуская струйки дыма. Перед глазами резко очерчивалась глубокой выемкой гавань. Извозчик указал вниз бичом и сказал:

– Villefranche… Villafranca…[80]

– Опять вила! – воскликнул Конурин. – И чего они это завилили! На горе – вила, в воде – вила.

– Да ведь я говорила уже вам, что «вилла» – дача по-ихнему, – заметила ему Глафира Семеновна.

– Да ведь он в море кнутом-то указывает, а не на дачу.

Внизу под горой, на самом берегу моря, показался бегущий поезд железной дороги и скрылся в туннель, оставив после себя полоску дыма. Вид на море вдруг загородил сад из апельсинных и лимонных деревьев, золотящихся плодами, и обнесенный живой изгородью из агавы.

– Природа-то какая! – восторгалась Глафира Семеновна.

– Да что природа! Природа, природа, а ни разу еще не выпили под апельсинными-то деревьями, – проговорил Конурин. – Вон написано: таверне… – указал он на вывеску.

– Как? Ты уже научился читать по-французски? – воскликнул Николай Иванович. – Ай да Конурин!

– Погодите, погодите. Будут еще на пути таверны, – удерживала их Глафира Семеновна.

Кончился сад, и опять крутой обрыв к морю, опять бегущий железнодорожный поезд, выскочивший из туннеля.

– Смотрите на поезд, – указывала Глафира Семеновна. – Отсюда с горы показывает, что он двигается как черепаха, а ведь на самом деле он мчится на всех парах.

– Мадам! Желаете сыграть на этот поезд? Ставлю четвертак, что он остановится в Берлине… – шутил Конурин, обращаясь к Глафире Семеновне, намекая на игру в поезда в Ницце.

– Мерси. До монте-карловской рулетки копейки ни на что не поставлю.

Снова пошли роскошные виллы, ютящиеся по откосам гор или идущие в ряд около дороги, утопающие в зелени тропических деревьев.

– Вишь как застроились! Вроде нашей Новой Деревни, – сказал Николай Иванович. – Вон даже что-то вроде «Аркадии» виднеется.

– Вроде Новой Деревни! Уж и вывезешь ты словечко! – попрекнула мужа Глафира Семеновна. – Здесь мирты, миндаль в цвету, лавровые деревья как простой лес растут, а он: Новая Деревня!

– Лавровые! Да нешто это лавровые? – усумнился Конурин.

– Конечно же лавровые.

– Лавровый лист из них делается?

– Он.

– Ну штука! Скажи на милость, в какие места приехали! Вот бы хорошо нарвать да жене для щей на память свезти. Ах, жена, жена! Что-то она, голубушка, теперь делает! Поди, сидит дома, пьет чай и думает: «Где-то теперь кости моего дурака-мужа носятся?»

– Что это она у тебя уж очень часто чай пьет? – сказал Николай Иванович.

– Такая баба. Яд до чаю. А ведь и то я дурак. На кой шут, спрашивается, меня от торгового дела к заграничным чертям на кулички вынесло!

– Да полно тебе уж клясть-то себя! Зато отполируешься за границей.

– Еще таверне. Вон вывеска! Стой, извозчик! Стой! – закричал Конурин.

– Увидали? Ах, как вы глазасты насчет этих вывесок, – сказала Глафира Семеновна.

– Матушка-голубушка, в горле пересохло. Вы то разочтите: ведь мы в Петербурге по пяти раз в день в трактир чай пить ходим, по два десятка стаканов чаю-то охолащиваем иной раз, а тут без китайских трав сидишь.

Извозчик остановился перед серенькой таверной, помещавшейся в маленьком каменном домике, около входа в который стояли деревянные зеленые столы и стулья. К коляске выбежал содержатель таверны, без сюртука, в одном жилете и в полосатом вязаном колпаке на голове.

– Вен руж, мусье! И апельсин на закуску, для мадамы!.. – скомандовал Конурин.

– Оранж, оранж… – поправила Глафира Семеновна.

– Oh, oui, madame… – засуетился трактирщик.

– Де бутель! Надо две бутылки! – крикнул Николай Иванович. – Обещались извозчику поднести.