Наши за границей. Где апельсины зреют

– Каково! Ведь выиграл! – воскликнул Конурин среди тишины, так что обратил на себя всеобщее внимание. – Ну теперь погоди. Теперь можно уж из выигрыша ставить. Сколько же мне это дали?

Он хотел считать.

– Брось… Не считай… Нехорошо… Оставь так, для счастья, – остановил его Николай Иванович и сам полез со ставкой, ставя ее на полоску.

Играли уж все трое.

– Николай Иваныч, у меня из золотого последний пятак поставлен, – дергала мужа за рукав Глафира Семеновна. – Дай мне еще золотой… Нельзя здесь на грош играть. Видишь, какая большая игра. Лучше уж я в Италии буду экономить и не куплю себе соломенных шляпок, о которых говорила. Ты вот что… Ты дай мне два золотых. Даю тебе слово, что в Италии…

– Да на́, на́… Не мешай только… Видишь, я сам играю.

Николай Иванович сунул жене два золотых.

– Смотри, смотри, ты выиграл, – указывала она мужу.

– Да неужели?!

Крупье и к нему придвигал стопку серебра. Николай Иванович просиял.

– Скажи на милость, как мы с Конуриным удачно… – говорил он. – Конурин с первой же ставки получил, а я со второй… Как это хорошо, на полоску-то ставить. Глаша! Ставь на полоску. Что тебе за охота на цветное ставить, – шепнул он жене. – Нет, здесь как возможно… Здесь игра куда лучше, чем в Ницце.

– И благороднее… – прибавил Конурин. – Здесь и харь таких богопротивных нет, как в Ницце. Вон на иудином месте, около денег, господин крупье сидит… Приятное лицо… Основательный мужчина… Сейчас видно, что не ярыга.

– Ты в выигрыше?

– Франков тридцать в выигрыше. Теперь обложить надо номер. Вокруг обложить… На четыре полоски по монетке… Вон давеча этот с помутившимися-то глазами обкладывал – и ему уйму денег подвинули.

– Так обложи.

– Конечно же обложу. При выигрыше можно. Ну, пропадай моя телега! Вот четыре колеса.

И Конурин, бросив на стол четыре «пятака», стал ими обкладывать номер.

– Николай Иваныч… Я выиграла… – слышался голос Глафиры Семеновны. – Второй золотой оказался счастливее. Пятак на красную выиграла.

– Погоди… не мешай… Играй сама по себе, а я буду сам по себе… – отвечал Николай Иванович, видимо заинтересованный игрой. – Что, Иван Кондратьич, обкладка-то не выдрала?

– Сожрали, гвоздь им в затылок! Ну да авось поправимся. Еще раз обложу.

– И я обложу. Ведь я в выигрыше.

Сказано – сделано. Рулетка завертелась. Конурин и Ивановы жадными глазами следили за ней.

– Ура! – закричал вдруг Конурин.

– Тише! Что ты! Никак с ума сошел! – дернул его за рукав Николай Иванович. – Ведь на тебя вся публика смотрит.

– Чихать мне на публику!

Крупье пододвигал к Конурину большую стопку серебра. В серебре виднелся и золотой.

– Николай Иваныч! Вообрази, я опять выиграла! – наклонилась к мужу Глафира Семеновна.

Глаза ее радостно блистали.

XXVII

Игра кончалась. Утомленные крупье зевали. Игроки около столов начали редеть. Как-то медленно, шаг за шагом, отходили они с опорожненными карманами от столов. Некоторые, после небольшого размышления и сосчитав оставшиеся деньги, вновь приближались к столам, ставили последнюю ставку, проигрывали и опять отходили. Какой-то элегантный бородач с длинными волосами, почти до плеч, выгрузил из кошелька всю мелочь, набрал ставку в пять франков, где попадались даже полуфранковые монеты, и бросил ее на стол. Очевидно, это были последние деньги, но и они не помогли ему отыграться. Он проиграл. Покусав губы и тихо повернувшись на каблуках, он направился к выходной двери.

Ивановы и Конурин все еще играли. Конурин играл уже молча, без прибауток. Николай Иванович раскраснелся и тоже молчал. Только Глафира Семеновна делала иногда кое-какие замечания шепотом. Наконец Николай Иванович, поставив ставку и проиграв ее, произнес:

– Баста. На яму не напасешься хламу. Тут можно душу свою проиграть.

Он отдулся и отошел от стола.

– Да уж давно никто не выигрывает, а только эти проклятые черти себе деньги загребают, – откликнулась Глафира Семеновна, кивая на крупье.

– Отходи, Глаша… – сказал ей муж.

– А вот только еще ставочку… Я в выигрыше немножко.

– Как ты можешь говорить о выигрыше, если муж твой более четырехсот франков проиграл! Ведь деньги-то у нас из одного кармана. Бросай, Иван Кондратьич, – тронул он за плечо Конурина.

– Да и то надо бросить, иначе без сапог домой поедешь, – отвечал тот и отошел от стола, считая остатки денег.

Глафира Семеновна продолжала еще играть.

– Глаша! – крикнул ей еще раз муж.

– Сейчас, сейчас… Только одну последнюю ставочку…

– Да уж прибереги деньги-то хоть на железную дорогу и на извозчика от станции. У меня в кармане только перевод на банк – и больше ни гроша.

– На железную дорогу у меня хватит.

Глафира Семеновна звякнула стопочкой пятифранковиков на ладони. Муж схватил ее за руку и силой оттащил от стола, строго сказав:

– Запрещаю играть. Довольно.

– Как это хорошо турецкие зверства над женой при цивилизованной публике показывать! – огрызнулась она на него, но от стола все-таки отошла. – Я в выигрыше, все-таки двадцать пять франков в выигрыше.

– Не смей мне об этом выигрыше и говорить.

Они молча шли по игорным комнатам, направляясь к выходу.