Наши за границей. Где апельсины зреют

– Поспеем ли еще на поезд-то? Не опоздали ли? – говорил Николай Иванович.

– Тебе ведь сказано, что последний поезд после окончания всей игры идет. Я спрашивала… – дала ответ Глафира Семеновна и прибавила: – Ах, какая я дура была, что давеча не прикончила играть! Ведь я была сто семьдесят франков в выигрыше.

– Да уж что тут разбирать, кто дура, кто дурак! – махнул рукой Конурин. – Все дураки. Умные к этим столам не подходят.

Когда они выходили из подъезда, в саду около скамеек, поставленных против подъезда, была толпа. Кто-то кричал и плакал навзрыд. Некоторые из публики суетились. Из находящегося через дорогу кафе, иллюминованного лампионами, бежал гарсон в белом переднике со стаканом воды в руке, без подноса. Ивановы и Конурин подошли к толпе. Там лежала на песке, в истерике, молодая, нарядно одетая дамочка. Она плакала, кричала и смеялась. Ее приводили в чувство. Это была та самая дамочка, которую Ивановы и Конурин видели в гостиной зале, закладывающей свой браслет ростовщику.

– Доигралась, матушка! Вот до чего доигралась! Ну и лежи… Ништо тебе… – сказал Конурин.

Приехав в Монте-Карло на лошадях, они не знали, куда идти на станцию железной дороги, и Глафира Семеновна спрашивала у встречных:

– Ля гар? У е ля гар? Ля стацион?[92]

Им указывали направление.

Некоторые из публики уже бежали, очевидно торопясь попасть на поезд. Побежали и они вслед за публикой. Вот вход куда-то… Но перед ними захлопнулась дверь, и они остановились.

– Николай Иваныч… Да что же это такое?! Не пускают… Ведь мы опоздаем на последний поезд, – говорила испуганная Глафира Семеновна.

– А опоздаем, то так нам и надо, барынька. Ночуем вон там, на травке, за все наши глупости, – отвечал Конурин со вздохом. – Дураков учить надо, ох как учить!

– Зачем же на травке? Здесь есть гостиницы. Давеча мы видели вывески «готель», – отвечал Николай Иванович.

– Нет уж, вы там как хотите, а я на травке… Не намерен я за два номера платить – и здесь, и в Ницце. Что это в самом деле, и семь шкур с тебя сняли, да и за две квартиры плати! Я на травке или вон на скамейке. Сама себя раба бьет за то, что худо жнет.

У захлопнувшейся двери стояли не одни они, тут была и другая публика. Глафира Семеновна суетилась и ко всем обращалась с бессвязными вопросами вроде:

– Me коман дон?.. Ну, вулон сюр ля гар… Ле дерние трен… Ну вулон партир а Нис, и вдруг захлопывают двери! У е ля гар?[93]

Ее успокаивали. Какой-то молодой человек, в серой шляпе, красном шарфе и красных перчатках, старался ей втолковать по-французски, что они успеют, что это захлопнули перед ними двери подъемной машины, машина сейчас поднимется наверх, и их впустят в дверь, но впопыхах она его не понимала.

Двери подъемной машины наконец распахнулись. Глафира Семеновна схватила мужа за руку и со словами: «Скорей, скорей» – втащила его в подъемный вагон. Вскочил за ними и Конурин. Вагон быстро наполнился и стал опускаться.

– Боже мой! Это асансер![94] Это подъемная машина! – воскликнула Глафира Семеновна. – Мы не туда попали.

– Стой! Стой! – кричал Николай Иванович служащему при машине в фуражке с галуном, схватив его за руку. – Нам на поезд. Гар… Гар… Трень…

Но машина не останавливалась.

– Фу-ты, пропасть! Куда же это нас опускают! Не надо нам… Никуда не надо. Мы в Нис, в Ниццу… Глаша! Да переведи же ты этому лешему, что нам в Ниццу надо.

– Что уж тут переводить, коли в преисподнюю куда-то спустились! Изволь потом выбираться оттуда.

– А все ты!.. – упрекнула мужа Глафира Семеновна.

– Ну вот еще! Чем же я-то?.. Да ведь ты меня за руку втащила. Не расспросивши хорошенько – куда, и вдруг тащишь! Иван Кондратьич, что тут делать? Нам в Ниццу на поезд, а нас в преисподнюю спускают.

Конурин сидел потупившись.

– Мало еще по грехам нашим, мало! – отвечал он со вздохом.

Служащий при подъемной машине между тем совал им билеты и требовал по полуфранку за проезд.

– Как? Еще за проезд? Силой не ведь куда спускаете, да еще за проезд вам подай? – воскликнул раздраженно Николай Иванович. – Ни копейки не получишь.

– Mais, monsieur… – начал было служащий при машине.

– Прочь, прочь! Не распространяй руки, а то ведь я по-свойски! Нам в Ниццу, а вы нас к черту на рога тащите. Мерси… Ни гроша.

Машина остановилась. Двери распахнулись. Глафира Семеновна выглянула и заговорила:

– Отдай, Николай Иваныч, отдай… Мы правильно попали… Нас к самой железной дороге спустили… Вот рельсы… Вот станция, вот и касса билетная. Отдай!

– Чем я отдам, ежели я до последнего четвертака проигрался? Отдавай уж ты.

Глафира Семеновна сунула служащему при подъемной машине двухфранковую монету и побежала к кассе за билетами на поезд. Поезд уже свистел и подходил к станции. Как огненные глаза, виднелись его два буферные фонаря.

– Кто ж их знал, что здесь, чтоб попасть на поезд, нужно еще на подъемной машине спуститься! – ворчал Николай Иванович.

Через две-три минуты они сидели в поезде.

XXVIII