Наши за границей. Где апельсины зреют

– Вам все равно придется ждать англичан внизу на станции, потому шарабан у нас общий, а уж меня извините, что я отстаю от вашей компании. Я приехал сюда для самообразования. Что я в дороге от моего савраса без узды через это нравственных страданий вынес!

– Не извиняйтесь, не извиняйтесь. С Богом… Мы вас подождем внизу. Нам еще с вашим саврасом придется повозиться: разбудить его, отпоить и вытрезвить, – отвечал Николай Иванович.

Перехватов примкнул к англичанам. Николай Иванович, Глафира Семеновна и Конурин, сопровождаемые проводниками, отправились в обратный путь.

– А как мы теперь по железной-то дороге спускаться будем? Спускаться-то страшнее, чем подниматься. Брр… – говорила Глафира Семеновна и, вздрогнув, нервно пожала плечами. – Даже и подумать-то, так мороз по коже…

– Пронесите святители до нижней станции! – прошептал Конурин.

Они чуть не бежали. Проводники шли вперед и поминутно сдерживали их, простирая перед ними свои палки.

LXII

Вниз по канатной железной дороге Ивановы и Конурин спустились без особенных приключений, хотя спуск вообще хуже действует на нервы, чем подъем. В вагоне Глафира Семеновна сидела зажмурившись и шептала молитвы. Николай Иванович сидел напротив ее и бормотал:

– Закрепи дух, закрепи дух, душечка, и вообрази, что ты на Крестовском с гор катаешься. Ведь точь-в-точь как с ледяной горы…

Он несколько раз порывался взять ее за руку, но она всякий раз вырывала свою руку и ударяла его по рукам.

Когда вагон спустился и все вышли на платформу, Конурин даже подпрыгнул от радости и воскликнул:

– Жив, жив курилка! Теперь уж в полной безопасности! Ура!

– Чего вы орете-то! – набросилась на него Глафира Семеновна. – Словно полоумный.

– Да как же, матушка, не радоваться-то! Из хорошей жизни, от своих собственных капиталов дурак-купец взбирался в поднебесье к огненному жупелу и жив остался, ни одного сустава не поломал. Эх, кабы теперь хорошенько супруге моей икнулось! Мадам Конурина! Чувствуешь ли ты там, в городе Санкт-Петербурге, что твой Иван Кондратьич забалканское пространство благополучно миновал!

– Апеннинские тут горы, а не Забалканские. Какой еще такой Забалкан в Италии выдумали!

– Ну Опьянинские так Опьянинские, мне все равно.

От радости он бормотал без умолка.

– В память оного происшествия при благополучном спускании с этих самых Опьянинских гор надо будет непременно жене какой-нибудь подарок купить. Чем здешнее место славится? – обратился он к Глафире Семеновне.

– Кораллами, черепаховыми изделиями, камеями. Всего этого и мне себе надо купить.

– Все это дрянь. Ну что такое черепаховая чесалка! У меня по случаю спасения от Везувия на подарок жене сто франков ассигновка с текущего счета из-за голенища.

Конурин хлопнул себя по сапогу.

– Хорошую камею даже и за сто франков в золотой оправе не купите, – отвечала Глафира Семеновна.

– А что это за камея такая?

– Медальон с головкой, вырезанный из перламутра. Их в брошках и в браслетах носят. Марья Дементьевна Палубова… знаете, хлебники такие на Калашниковской пристани есть? Так вот эта самая Марья Дементьевна была в прошлом году с мужем в Италии и роскошнейшую брошку с камеей за полтораста франков себе купила. Преизящная вещица.

– Полтораста франков с текущего счета жертвую!

И Конурин опять поднял ногу и хлопнул рукой по голенищу.

– Да разве ты деньги-то за голенищу перепрятал? – спросил Николай Иванович.

– Перепрятал! – подмигнул Конурин. – Пока ты около жены наверху возился, я сейчас присел на камушек, сапог долой – и деньги и векселя туда. Думаю, случится родимчик от серного духа, так все-таки эти самые наши черномазые архаровцы не так скоро доберутся до голенища. Ведь какой дух-то там наверху был! Страсть! Словно кто-то тысячу коробок серных спичек спалил! У меня уж и то от этого духу мальчики в глазах начали показываться. То мальчики, то травки, то вавилоны. Долго ли до греха! Ну а уж теперь аминь, теперь спасены! Ура, Глафира Семеновна!

И Конурин в восторге даже схватил ее за талию.

– Чего вы хватаетесь-то? – отмахнулась та.

– От радости, родная, от радости. Своей жены нет, так уж я за чужую. Пардон. Сейчас в буфете бутылочку «Асти» спросим, чтобы за общее наше здоровье выпить.

В станционном буфете Ивановы и Конурин застали целый переполох. Пьяный Граблин проснулся, хватился своего бумажника и кошелька, которые от него взял на хранение Перехватов, и кричал, что его обокрали. Он сидел без сапог, с вывороченными карманами брюк и пиджака, окруженный слугами ресторана, и неистовствовал, требуя полицию и составления протокола. Слуга, которому Граблин был поручен Перехватовым, раз десять старался объяснить на ломаном французском языке с примесью итальянских слов, что деньги Граблина целы и находятся у русских, но Граблин не понимал и, потрясая перед ним сапогами, орал:

– Полис! Зови сюда квартального или пристава, арабская образина! С места не тронусь, пока протокола не будет составлено! Грабители! Разбойники! Бандиты проклятые! Вишь какое воровское гнездо у себя в буфете устроили!