Наши за границей. Где апельсины зреют

А раскаты грома делались все сильнее и сильнее. Везувий действовал. В воздухе носились облака пыли, выбрасываемой им. Шли дальше. Крутизна прекратилась, и расстилалась обширная чернобурая площадь, с черными как уголь или с желтыми чистой серы прогалинами. Дымящиеся трещины были уже буквально на каждом шагу. Вся почва под ногами дымилась, выпускала из себя серные испарения. Николай Иванович, бледный, облитый потом, шел и скрежетал зубами.

– О Глашка, Глашка! О, мерзкая тварь! И куда тебя, чертовку, нелегкая запропаститься угораздила! – восклицал он.

Англичанин в шотландском костюме, шедший впереди, остановился и делал наблюдения над барометром, щупал свой пульс, наконец вынул из кармана коробочку и выбросил оттуда живую красную бабочку, стараясь, чтоб она летела, но бабочка села на землю и сжала крылья. Николай Иванович опередил его и с раздражением плюнул в его сторону.

– Вот рыжий дурак, нашел место, где глупостями заниматься! – пробормотал он.

– Уна монета… Уна монета… – приставал к Николаю Ивановичу проводник, показывая кусок лавы, в котором была вдавлена медная, покрывшаяся зеленой окисью монета.

– Чего тебе, дьявол? Что ты к моей душе пристаешь?

– Дайте ему медную монету, и он сейчас же запечет ее при вас в горячей лаве. Это на память о Везувии. Вот мой проводник сделал уж мне такую запеканку. Смотрите, как горячо. Еле в руке держать можно, – говорил Перехватов.

– А ну его к черту и ко всем дьяволам с этой запеканкой! У меня жена пропала, а он с запеканкой лезет! О Глафирушка, Глафирушка! Ну, погоди ж ты у меня!

А раскаты грома делались все сильнее и сильнее. Гул от грома стоял уже безостановочно.

– Прощай, жена! Прощай, матушка! Конец твоему Ивану Кондратьевичу наступает! – шептал Конурин, еле передвигая ноги.

– И чего это ты все про свою жену ноешь! Хуже горькой редьки надоел! – накинулся на него Николай Иванович.

– А ты чего про свою жену ноешь?

– Я – дело другое… У меня жена неведь где, на огнедышащей горе пропала, а твоя дома за чаем пузырится.

– Вон ваша супруга! Вон Глафира Семеновна! – указал Перехватов, протягивая руку вперед.

– Где? Где? – воскликнул Николай Иванович, оживляясь.

– А вон она на камне сидит, и около нее стоят англичане. Вон молодой англичанин поит ее чем-то.

Николай Иванович со всех ног ринулся было к жене, но проводник в калабрийской шляпе удержал его на веревке, а проводник в форменной фуражке схватил под руку и, крепко держа его, грозил ему пальцем. Началась борьба. Николай Иванович вырывался. К нему подскочил Перехватов и заговорил:

– Что вы задумали! Здесь нельзя не по проложенной тропинке ходить… Того и гляди провалитесь. Мой проводник говорит, что еще недавно один какой-то богатый бразильский купец провалился в преисподнюю, вместе с проводником провалился.

Николай Иванович укротился.

– Да ведь я к жене… Ma фам, ма фам… – указывал он на виднеющуюся вдали группу англичан.

Проводник в форменной фуражке взял его под руку и повел по проложенной тропинке. Конурин и Перехватов шли сзади. Конурин шептал:

– Святители! Пронесите! Спущусь вниз благополучно – пудовую свечку дома поставлю.

LXI

Наконец Николай Иванович Конурин и Перехватов достигли группы англичан. Николай Иванович рванулся от проводников, растолкал англичан и чуть не с кулаками ринулся на Глафиру Семеновну.

– Глашка! Тварь! Ведь это же наконец подло, ведь это бессовестно! Какое ты имела право, спрашивается?.. – воскликнул он, но тут голос его осекся.

Глафира Семеновна сидела на камне, бледная, с полузакрытыми глазами, без шляпки, с расстегнутым корсажем. Молодой англичанин поддерживал ее за плечи, около нее суетилась англичанка и давала ей нюхать спирт из флакона, пожилой англичанин совал ей в рот какую-то лепешечку, третий англичанин держал ее шляпку. С Глафирой Семеновной было дурно.

– Глаша! Голубушка! что с тобой? – испуганно пробормотал Николай Иванович, переменяя тон.

Глафира Семеновна не отвечала. Англичанин, державший в руке шляпку Глафиры Семеновны, обернулся к Николаю Ивановичу и, жестикулируя, заговорил что-то по-английски.

– Прочь! Ничего не понимаю, что ты бормочешь на своем обезьяньем языке. Глафира Семеновна, матушка, да что с тобой приключилось?

– Ох, домой, домой! Скорей домой… Вниз… – прошептала она наконец.

– Была ты на кратере, что ли? Опалило тебя, что ли? – допытывался Николай Иванович.

– Была, была… Ужас что такое! Скорей вниз…

– Да приди ты сначала в себя… Как же вниз-то в таком виде!.. Ведь до низу-то далеко…

– Я теперь ничего… Я теперь могу… – отвечала Глафира Семеновна, отстраняя от себя флакон англичанки и пробуя застегнуть корсаж.

– Все-таки нужно посидеть еще немного и отдохнуть. Но ты мне все-таки скажи: опалило тебя?

– Нет-нет. Огонь до меня не хватал.

– Но что же с тобой случилось?

– И сама не знаю… Взглянула, увидала полымя, и вдруг все помутилось… Страшно…

– Ах, даже полымя? – произнес Конурин и почесал затылок. – Господа, уж идти ли нам дальше?

– Да ведь уж пришли, так чего ж тут? Вон кратер, вон где клетчатый англичанин с проводником стоит. В двадцати шагах от нас, – указывал Перехватов.