Наследник

— Я беру всё с условием, что вы больше никому это предлагать не будете, — послушав его с пару минут, решительно заявил маэстро. — Кстати, если мне не изменяет память, скоро год, как вы не концертируете. Смею поинтересоваться, на что жили это время?

— Сразу по приезду я порвал с этой организацией, — признался Павлик.

— Каков герой, — усмехнулся мэтр, — оттуда так просто не отпускают.

Павлик пожал плечами:

— Во всяком случае, больше меня не беспокоили.

— Ну хорошо, а потом?

— Перебивался, сколько мог, халтурами, а когда жену из Большого уволили и бабка померла, совсем тяжко стало.

— Ладно, попробуем снова начать сотрудничать, — вздохнул мэтр. — Как говорится, кто старое помянет. Я вам и дальше буду заказывать аранжировки. Единственный совет: не сочтите за труд, походите на курс композиции, чтобы велосипед не изобретать.

На седьмом небе от счастья Павлик покинул квартиру. Только на улице вспомнив, что забыл трубу, он опрометью ринулся назад. Мэтр поджидал его, терпеливо разгуливая у подъезда с футляром в руке.

— Не волнуйтесь, я выходить собрался, — произнёс он, заметив растерянную физиономию. Знаете, после вашего звонка я подумал, что придёте проситься на прежнее место, и не знал, как отказать, чтобы не обидеть. А вы характер проявили, мне это нравится…

Притихшую Москву всколыхнула смерть Высоцкого. В ожидании приезда Марины Влади доступ к театру оставался свободным, власти лишь наблюдали за происходящим. Однако в день похорон все закоулки и крыши вокруг оцепили плотным кордоном, сквозь который смогли просочиться лишь счастливчики, дежурившие с ночи.

Простояв в очереди на набережной и сделав заход через дворы, Павлик с Юлькой осознали тщету усилий, и пошли шататься по окрестностям. Когда они вернулись, гроб уже вынесли из театра. Основная масса провожающих хлынула за ним на Ваганьково. С толстого оконного стекла одиноко глядело сообщение о смерти поэта, да кирпичная стенка рядом пестрела рукописными листками его наиболее пронзительных стихов.

— Не поймёшь, где настигнет народная молва: в упор или с тыла, — недоумённо заметила Юлька. — Обратил внимание, сколько разных людей искренне переживали? А большинство его стихов и не слыхали никогда.

Павлик кивнул головой:

— Баба Клава рассказывала, что такое творилось на похоронах Есенина. Помнишь, я перед армией играл на Ваганьково в похоронной команде, когда ты в положении была? — Юлька утвердительно кивнула. — Однажды, отыграли заупокойный марш, и я пошел послоняться по кладбищу. Бреду между оград, весь в мыслях о нашем с тобой будущем, и натыкаюсь на кучку людей, а за ними памятник Есенину. Я протискиваюсь поближе и вижу немолодую, задрипанного вида тётку, — Павлик рассмеялся. — Ты не представляешь, она так смешно читала его стихи и размахивала в такт обеими руками:

«Голова моя машет ушами, как крыльями птица, ей на шее ноги маячить больше невмочь»…

Я прикрыл глаза, чтоб ничего не отвлекало, и тут она повернулась ко мне и прямо в лицо как выкрикнет:

«Чёрный человек водит пальцем по мерзкой книге, и, гнусавя, надо мной, как над усопшим монах, читает мне жизнь какого-то прохвоста и забулдыги, нагоняя на душу тоску и страх»…

Глупость, конечно, но я перепугался: а если это адресовано лично мне? Ну, и поспешил ретироваться. Иду, а голове сплошь мрачные мысли: институт бросил, тебе жизнь исковеркал.… Явился домой и сразу к бабке:

— Ты Есенина читала? Как ты думаешь, он — хороший поэт?

А она на полном серьёзе:

— Его, как и Моцарта, Господь даром провидения одарил.

Я разозлился:

— Любой пьяный такой околесицы ещё больше нанесёт, ты его только попроси.

— Если ты о «Чёрном человеке», то это не околесица, а посланник его alter ego, по-русски второго я. В каждом из нас он до поры спит, а в назначенный час является на свет Божий. Сумеешь осознать и покаяться, значит останешься человеком, а нет…

— А «Москва кабацкая»? Мне товарищ тетрадку давал почитать, там похабщина одна!

— Ты ещё молод, со временем вместо слов сокрытый смысл начнёшь понимать. Московский люд её, словно покаяние, принял в послереволюционном похмелье. Когда Сергея в Питере повесили, его вовсе в мученики возвели. Шутка ли, самоубийцу на православном кладбище, пусть даже и в ста шагах от церкви, всем миром похоронить…

Тут я растерялся и бабу Клаву и так осторожно спрашиваю:

— Откуда ты обо всём этом знаешь?

— Сидельцы рассказывали, из тех, кто после смерти вождя вернуться в родные места смог. Помнится, один ещё приговаривал всё: «Сначала в душе своей разберись, и тогда поймёшь, что ищешь вокруг»…

— А к тебе самому Чёрный человек никогда не являлся? — испытывающе посмотрев на мужа, внезапно поинтересовалась Юлька.

Павлик замялся: «Неужели она с самого начала знала,… или только недавно подсказали?» — и, чтобы не встречаться взглядом, отвёл глаза.

Таганская площадь стала потихоньку пустеть. Лишь в самом её центре под отцветшими каштанами раздавался хриплый голос барда из переносных магнитофонов, и теснились наиболее его рьяные почитатели.