Наследник для чужого мужа

Я поняла, что просто забыла, каковы схватки, раз с таким нетерпением их ждала. Я взывала, когда скрутила первая, а ведь то ли ещё будет… За первой схваткой последовала вторая и я пожалела, что отказалась от обезболивания. Отказалась сознательно — хотелось, чтобы роды прошли максимально естественно. Одним словом — дура.

— Вес около двух с половиной килограмм, — сообщил мне доктор. — Хороший малыш, крепкий, не волнуйтесь. Реанимация готова, но зуб даю, что не пригодится.

— Если два с половиной всего, значит рожать быстрее? — просипела я, дождавшись окончания схватки.

— А вот это не факт, — рассмеялся он в ответ.

Я уже находилась в той стадии, когда чужой оптимизм вызывал бешенство и нерегулируемое желание убивать. К счастью, убивать было некогда — из меня вылазит маленький человек, такие вот страшилки. Всё на задний план отодвинулось, и Юрка, который в панике искал вариант, как долететь обратно быстро, и Юля, и родильная палата полная людей.

— Кто это вообще? — спросила я. — Вот этот человек, вот эта женщина, кто они? Зачем они на меня смотрят?

— Ваш муж настоял…

— Вон, — крикнула я, и провалилась в очередную схватку.

В палате остались только доктор и акушерка. Вполне достаточно для счастья, или по крайней мере для рождения одного маленького ребёнка. И да, доктор был прав — размер не имеет значения. Головка показалась только через шесть часов после начала схваток, когда я от боли уже ничего не соображала, а папаша летел в истерике где-то над Германией.

— Не тужься! — азартно кричала в моё ухо медсестра. — Терпи, рано!

Господи боже мой, как не тужиться, если изнутри распирает? Как терпеть, скажите мне, если терпеть уже невозможно?

— Теперь тужься! Давай, сильнее!

Я тужусь, даже боли больше не чувствую, только невероятную усталость, а ещё — отупение. Мозг отказывается работать, видимо, все силы и резервы организма брошены к матке.

— Тужься!

Я тужусь, дышу, снова тужусь… кажется — бесконечно. А потом уходит даже боль, я перестаю её чувствовать. Натягиваюсь, как струна, которая готова вот-вот лопнуть, а затем… чувствую, как ребёнок из меня выходит. И на какое-то мгновение дикое облегчение — я это сделала! Родила! Длится это мгновение недолго, я приподнимаюсь на локтях, пытаюсь увидеть его, своего ребёнка, который не мой. И прислушиваюсь, задерживаю сиплое дыхание в груди — только бы услышать.

В комнате тихо. Совсем тихо. Долгих, бесконечных несколько секунд. А затем звук — смешной и непонятный, словно котенок чихнул… а потом тот же самый котенок заплакал. Тоненько, и жалобно. Конечно, мой хороший, тебе грустно и страшно, я тебя понимаю… И тоже реву, слезы по лицу размазываю, а акушерка бранится — чего плакать, все же хорошо закончилось…

— Отличный мальчик, — возвещает чудесный, самый лучший, идеальный просто доктор и опускает свёрток на мою грудь. — На минуточку, придётся унести его, вы же понимаете.

Я понимаю. Вглядываюсь в его лицо — какое же крошечное! Мой маленький старичок подслеповато щурится и моргает, ему не нравится яркий свет. Я касаюсь его щеки, кожа такая нежная, что страшно порвать неосторожным движением.

— Ты на папу похож, — говорю я малышу.

Вру, конечно, сейчас он больше всего похож на маленькую лысую обезьянку. Мою обезьянку отнимают и уносят, я не протестую — так правильно. Его должны полностью обследовать, так будет спокойнее всем. Если все будет хорошо, мне принесут его вечером. А там и Юрка вернётся… надеюсь. Я молча терплю все положенные манипуляции, обтираюсь важным полотенцем — на душ сил не остаётся, хотя он есть в моей палате, осторожно опускаюсь на постель. Всё тело ломит, я опустошена до звона. Кажется, стукни сейчас по моей голове, и в ответ услышишь гулкий глухой звук. Она пустая. Но я тянусь к телефону, там сотни пропущенных. Юра в Москве, лететь пришлось с пересадками. Терпеливо отвечаю — два килограмма шестьсот граммов. Сорок семь сантиметров. Семь по шкале апгар. Учитывая наши обстоятельства — богатырь. Нет, ручку не видела, вечером если принесут, посмотрю… а потом робко прошу.

— Ты не говори ей сегодня, пожалуйста… завтра. Хорошо?

Он соглашается, а на душе у него наверное так же тяжко, как и у меня. Погано. Она должна знать, что у неё родился сын, но отдать его сегодня я не готова. С этой мыслью я и засыпаю, а уже через два часа меня будит педиатр.

— Натерпелись страху во время беременности?

— Давайте без прелюдий, — прошу я. — Как ребенок?

— Диафрагмальная грыжа подтвердилась. Но оперировать её будут планово — к счастью жизни ребёнка она не угрожает. Остальное я, вы думаете знаете, и оно никуда не делось.

Долго рассказывает мне про своды черепа, про строение лучевой и плечевой кости. Я понимаю только одно — он не умрёт. Ни сегодня, не завтра… Облегчение подобно волне цунами, оно оглушает, сбивает меня с ног, уничтожает, а потом позволяет воскреснуть.

— Кричит там, ругается… Сейчас принесут, можете к груди приложить.