Наследник фараона

Но больше всех страдал тот, кто пытался сохранить свободомыслие и позволял каждому человеку верить, как он хочет. Все единодушно нападали на него и поносили его, обвиняя его в лени, безразличии, тупости и бесчувственности, в упрямстве и ереси, и тогда, измученный, он принимал крест или рог — все что угодно, лишь бы избавиться от неприятностей.

Многие дома выставляли напоказ те или иные знаки; это делали винные лавки, пивные, увеселительные заведения, так что «рога» пили в одном месте, а «кресты» в другом. Девицы, которые искали клиентов у стен города, вешали на шею крест или рог — в зависимости от того, что больше нравилось их дружкам. Каждый вечер «кресты» и «рога» бродили по городу пьяные, били светильники, грохотали ставнями и наносили друг другу удары.

Не могу сказать, какая группировка была хуже, поскольку был напуган обеими.

«Хвост крокодила» был также вовлечен в противостояние этих знаков, хотя Капта не желал этого, предпочитая согласиться с каждым, от кого мог получить серебро. Ему не приходилось выбирать, ибо каждую ночь крест жизни нацарапывали на стенах таверны и окружали его непристойными картинками. Это было вполне естественно, поскольку хлеботорговцы питали острую ненависть к Капта, который разорил их, раздав зерно поселенцам; не помогло и то, что в налоговой декларации он записал таверну на имя Мерит. Впоследствии ссылались на то, что один из жрецов Амона столкнулся с насилием в его доме. Постоянные посетители Капта принадлежали к подозрительным богачам порта, которые не брезговали никакими способами обогащения и все высказывались за Атона, поскольку процветали благодаря ему.

Никто не посмел преследовать меня, так как я был домашним врачом фараона, а жители бедных кварталов в порту знали меня и мою работу. Поэтому на моих стенах не появлялось ни крестов, ни непристойных картинок и никакую дохлятину не швыряли мне во двор. Даже пьяные мятежники обходили мой дом, бродя ночью по улицам и выкрикивая имя Амона, чтобы досадить часовым. Почтение к тем, кто носил знак фараона, было в самой крови людей, хотя все жрецы и убеждали их, что Эхнатон — лжефараон.

Но однажды в жаркий день маленький Тот вернулся домой после своих игр избитый и в синяках, кровь текла у него из носа и во рту недоставало зуба. Он пришел, рыдая, хотя старался держаться молодцом, и Мути была ошеломлена. Она плакала от ярости, моя ему лицо, затем сжала валек в своем костлявом кулаке и закричала:

— Амон или Атон — все едино, но пусть заплатят за это отродья плетельщика тростника!

Она ушла раньше, чем я успел удержать ее, и скоро с улицы донеслись рев мальчишек, крики о помощи и брань взрослого. Мы с Тотом испуганно выглянули из-за двери и увидели Мути, колотящую во имя Атона всех пятерых сыновей плетельщика тростника, его жену и его самого. Она тут же вернулась, все еще задыхаясь от ярости, и, когда я попытался выбранить ее и объяснить, что ненависть рождает ненависть, а месть влечет за собой месть, она подошла поближе, решив поколотить и меня. Чуть позже угрызения совести стали донимать ее, и, положив в корзинку медовые пряники и захватив кувшин пива, она понесла все это плетельщику тростника и заключила мир с ним, с его женой и детьми. После этого происшествия этот человек почитал Мути, а его мальчишки подружились с Тотом. Они таскали с кухни медовые пряники и вместе сражались как с «рогами», так и с «крестами» всякий раз, когда юные приверженцы какой-нибудь партии проникали на нашу улицу, чтобы побезобразничать.

5

Немногое остается сказать об этом пребывании в Фивах. Пришел день, когда фараон Эхнатон потребовал меня к себе, потому что его головные боли усилились, и я не мог более откладывать свой отъезд. Я простился с Мерит и маленьким Тотом, ибо, к моему огорчению, не мог взять их с собой в эту поездку, поскольку фараон повелел мне вернуться как можно скорее.

Я сказал Мерит:

— Приезжайте вслед за мной, ты и маленький Тот! Живите со мной в моем доме в Ахетатоне, и мы все будем счастливы вместе.

Мерит ответила:

— Возьми цветок с его места в пустыне, пересади его в плодородную почву и поливай каждый день, и он зачахнет и умрет. То же будет и со мной в Ахетатоне, и твоя дружба не помешает мне зачахнуть и умереть точно так же, когда ты станешь сравнивать меня со знатными женщинами. Они не упустят случая подчеркнуть все, чем я отличаюсь от них, ибо я знаю женщин, да, по-моему, и мужчин тоже. Не пристало тебе держать в своем доме женщину, выросшую в таверне, к которой год за годом приставали пьяницы.

Я возразил ей:

— Мерит, возлюбленная моя, я вернусь к тебе как только смогу, ибо страдаю от голода и жажды каждый час, который провожу без тебя. Многие из тех, кто покинул Ахетатон, никогда не вернулись, и, вероятно, я поступлю так же.

Но она возразила:

— Ты говоришь то, за что сердце твое не может ручаться, Синухе. Я знаю тебя. Знаю, что не в твоем характере покинуть фараона, когда другие покидают его. В хорошие дни ты мог бы сделать это, но не сейчас. Такова уж твоя душа, Синухе, и, вероятно, поэтому я твой друг.