Наследник престола

Катерина вспылила:

- Ты еще учить меня будешь! В твоем возрасте я была такой же наивной, как ты сейчас. В твои двадцать лет я думала точно так же, как думаешь ты сейчас. — Она беспокойно вздохнула. — Да разве ты сможешь понять меня, глупая!

Встревоженная, Зина встала с дивана. Волнение Катерины тронуло ее, она закурила.

- Успокойся, Катя, — сказала она. — Мы тебя прекрасно понимаем. И нам бывает больно, когда стоишь на панели, а проходящие мимо смотрят на нас с презрением. Каждый живет так, как ему хочется.

- Каждый живет в меру своей глупости, - возразила Катя. — Ты, Зина, забыла, как над тобой издевался швед в «Европейской»? Забыла, как пришла сюда со слезами, рыдая, как последняя тварь!

Затянувшись глубоко, Катерина с раздражением раздавила сигарету в пепельнице. Набросилась на Лену:

- А ты, Лена? Тоже забыла, как оплакивала своего ребенка, когда его передали в чужую семью? Не ты ли говорила, что тебе осточертело это блядство? А ведь тогда оно только еще начиналось у тебя.

Лена нахмурила брови, метнула в Катерину холодный взгляд. Сигарета в ее пальцах задрожала.

- Что ты копаешься в моей жизни? — воскликнула она. — Вспомни свое прошлое, своего ребенка, который, как ты говоришь, умер при родах. А может, ты сама избавилась от него?

Больно кольнуло в сердце Катерины. Она вздрогнула от острой боли, вдруг схватилась руками за голову, оперлась локтями в колени и, сидя в таком положении, сильно сдавила веки — так сильно, что даже слышно было, как заскрежетали ее зубы. Как больно было теперь слышать упоминание о брошенном ребенке! Как жестоко сказала Лена! Как жестока вся эта жизнь! Картина преступления ясно всплыла в ее воображении, она содрогнулась. Только теперь, когда ей исполнилось двадцать девять лет, когда ей с каждым днем все отвратительнее становилась распутная жизнь, когда она стала отчетливее понимать, что должна жить иначе, только теперь она осознала, какую зверскую расправу учинила над своим ребенком в нелепой юности своей... И снова она вспомнила освещенную луной помойку, кровавый рубец на правой щеке младенца, и снова ее охватил ужас совершенного. Она крепко сдавила голову руками, на глазах выступили слезы. Впервые она искренне оплакивала ребенка...

«Отравлюсь! Не хочу жить! Не могу! Все равно отравлюсь!».

В комнату вошла хозяйка квартиры, маленькая пожилая женщина с крупной бородавкой на щеке. Под плоским носом ее чернели чуть заметные усики.

- Месяц кончается, — сказала она значительно. — Пора денежки за комнату платить.

Хозяйка сдавала Катерине комнату. Пытаясь скрыть свое переживание, Катерина сказала:

- Я заплачу. Сейчас у меня нет рублей.

- Ладно, подожду до вечера.

Женщина хотела было выйти из комнаты, но вдруг остановилась, заметила, что Катерина не в себе.

- Ты что, нездорова? — спросила она.

Катерину всегда раздражали отталкивающий вид хозяйки, ее скупость, сварливость, и сейчас невыносимо было говорить с ней, даже о своем здоровье.

- Здорова я, здорова! — вскричала Катерина.

- Что ты на меня смотришь, как зверь? И не смей так грубо разговаривать со мной!

Катерина еще больше разозлилась. Ее нервы за последние годы распутной жизни заметно сдали.

- Уйдите! Прошу вас! Я не могу вас видеть!

Хозяйка ужаснулась. Взглянув на молчащих подруг Катерины, она резко произнесла:

- Сегодня же выселю тебя! Убирайся на вокзалы, — и вышла.

«Отравлюсь, — вновь подумала Катерина. — Нет, сначала надо съездить в тот город, где остался мой ребенок. Поклонюсь ему, где он умер, несчастный... Поплачу и покончу с собой».

ГЛАВА 26

В столовой было шумно, детдомовцы болтали за обедом, деля между собой скудные порции хлеба и каши. На кухне из котлов валил пар. Старая повариха переливала суп из котлов в небольшие столовые бачки, которые подавались на столы.

Поварихе помогали две девочки, дежурившие сегодня по кухне. Одетые в белые халаты, они разносили по столам бачки с супом.

Из-за соседнего стола встал старший воспитанник, подошел к столу, где сидели Кузнец, Галич и Карат, взял из тарелки Галича котлету и вернулся к своему столу. Альберт хотел вскочить и врезать старшему воспитаннику, но Боцман остановил его.

Не суйся, — сказал он. — Не твое дело.

Альберт отчаянно возразил:

- Галич — мой друг!

- Я сказал; не суйся! Галич — сотрудник того кочета.

- Тогда я отнесу ему свою котлету.

- Это уж твое дело.

Альберт подошел к Галичу, положил котлету в тарелку. Галич сначала отказывался, но потом молча принял. В его глазах заблестели слезы. Альберт вернулся за свой стол, стал жевать хлеб. В Боцмане возникло какое-то несвойственное чувство к Альберту. Разломив котлету пополам, он положил одну половину в тарелку Альберта. Альберт поднял глаза. Боцман смутился…

- Ты ешь, — тихо сказал Боцман.