Наследники

— Работает в исполкоме. Приемом населения заведует. Дело хлопотное, ответственное. Домой приходит усталая и отыгрывается, конечно, на мне. Все, понимаешь, за бесхозяйственность критикует. «Если бы, — говорит, — не взяла тебя в мужья, пропал бы совсем». И такой я и сякой. «Даже, — говорит, — гвоздь толком забить не умеешь». Верно, хозяйской хватки у меня нет. Так что всем верховодит она. Живу надеждой, что вот Ленька подрастет, тогда возьмем ее в ежовые рукавицы.

Быстров заметил, как, заговорив о сыне, Яша сразу преобразился.

— Всего пятый год парню, а все-все понимает, стервец! Тут на днях прихожу домой, а он, полусонный совсем, спрашивает: «Ты почему долго не приходил? Опять с музой шуры-муры крутил?» Это уж, конечно, Зинкины слова.

Быстров рассмеялся.

— А как с ними, с музами-то? Все в дружбе?

— Помаленьку, — смущенно ответил Бутенко. — Есть некоторые итоги. Скромные, правда…

И Яша достал из кармана тоненькую книжку в голубой глянцевитой обложке, посмотрел на нее влюбленно и протянул Алексею.

— Вот. Авторский экземпляр.

Быстров бережно взял книжечку, долго разглядывал ее, затем прочел вслух: «Яков Бутенко. Весенняя капель. Стихи».

Как-то удивительно тепло стало на душе у Алексея. Он ведь знал, как трепетно относится Яша к своему поэтическому труду, сколько сил и сердца вложено в эти страницы…

— Поздравляю тебя, Яша, от души поздравляю.

— Да ну, чего там…

— А как же? Тысячи тонн словесной руды единого слова ради. Так, кажется, Маяковский говорил?

— Точно, — тихо ответил Яша и потянулся, чтобы взять книжку.

— Отбираешь?

— Нет, надписать хочу.

Яша протер платком очки, торопливо надел их и стал что-то писать на титульном листе. Алексей с каким-то особым чувством вглядывался в друга. Завод, ребят, с которыми работал, Алексей вспоминал часто. А сейчас Яша будто принес с собой родные запахи «Октября». Алексею показалось на какое-то мгновенье, что он вновь там, в заводском комсомольском комитете, а Яша Бутенко пришел с макетом очередного номера заводской многотиражки.

Яша облегченно вздохнул и, сняв очки, подслеповато поглядывая на Алексея, протянул сборник.

— Вот, готово.

Алексей прочел вполголоса: «Алеше Быстрову… Другу чудесных комсомольских годов. Яков Бутенко».

— Спасибо, Яша. О, тут еще и стихи.

— Экспромт, и не из выдающихся, так что не очень придирайся, — предупредил Бутенко.

— Ладно, ладно, не скромничай, — добродушно улыбнулся Алексей.

Пройдут года, совсем мы поседеем,

Несется время, кудри серебря,

Но сердцем, сердцем мы не постареем,

Кто рос в цехах родного «Октября».

— Черт полосатый! Здорово, честное слово, здорово!

— Захвалишь ты меня. Возомню, что я действительно с Парнаса, — довольно и широко улыбнулся Яша.

…Заводские и зареченские дела Яша знал в подробностях и на рассказы не скупился. А Алексей все расспрашивал.

— Павлик Орлов? Его забрали в НИИ. Начальник производственных мастерских. Рыбехин? Глобус-то наш? Кандидат наук. Говорят, докторскую готовит. А вот где Крутилин — не знаю.

— Наше начальство — заместитель начальника главка, — ответил Быстров.

— Да что ты? Жив, значит, курилка.

— Жив, да еще как!

Яша ждал, что вот сейчас, раз уж зашел разговор о Крутилине, Алексей спросит, заговорит о Лене. Но он не спрашивал. Тогда Яша, не глядя на Алексея, тихо спросил:

— Лена с ним?

— С ним.

Алексей не спеша перелистывал Яшину книжку. Он был спокоен, совершенно спокоен, только пальцы, перебиравшие страницы, чуть заметно дрожали. Отложив книжку в сторону, поднял глаза на Яшу:

— Давно не видел ее…

— Ну, а о Громове ты, конечно, слышал?

— Да, да. Дипломатом стал. Уверен, что посол из него настоящий получился. Жалею, что мало с ним поработать пришлось. Чудесный человечище. Очень они с Луговым схожи.

— А с Семеном Михайловичем давно виделись?

— Собираюсь на завод, да все никак.

Яша опять стал рассказывать.

— На заводе-то он вроде внештатного партийного папаши. В цехах, парткоме, завкоме, дирекции — у всех к нему дела, везде только и слышно: это с Семеном Михайловичем посоветоваться, об этом давайте у Лугового спросим, тут без Семена Михайловича не обойтись…

— Седьмой десяток идет, а не сдается. Вот что значит закалка, — в раздумье проговорил Быстров. — Попадало мне от него будь здоров как. Даже сейчас я его, по совести говоря, чуток побаиваюсь. А ближе и роднее его, кажется, человека нет.

Яша посмотрел на Быстрова. Немало времени прошло. Семь лет. Перед ним сидел уже не тот Алеша Быстров, что был заводилой на молодежных вечерах, постоянно воевал с начальниками цехов за невнимание к его комсомолятам, с незадачливыми горкомовцами. Видимо, не легкими были эти годы. У Быстрова уже чуть-чуть серебрились виски, белесые пряди пестрили черную шевелюру. Но глаза были все те же — задорные, цепкие и порой с той же лукавинкой и смешинкой. Открытая и добродушная улыбка и все та же быстровская сдержанность.

— А ты трудишься все так же? И день и ночь?

— Положим, не всегда день и ночь, но дел хватает. Хозяйство беспокойное.

Алексей подошел к окну, поманил Яшу.

— Взгляни. Такое не часто увидишь.