Наследники Дерсу. Пасека

Сергей не перебивал: «Пока есть на свете мужчины, как Пётр Иванович, будет на Земле и жизнь. Вот, он даже на войне не погиб: ангел, что ли, его берёг. На них Святая Русь во все времена держалась. А для чего я появился на свет? Что я должен совершить такого, чтобы повлиять на судьбу страны?.. Погибнуть солдатом? Погибнуть легче всего. Трудней вырастить умных, отважных детей. Им обживать космос».

Солнце совсем наклонилось к горизонту, когда пчеловоды добрались по лесной дороге на прошлогоднее место, рядом с высоковольтной линией, куда и просился Фёдор.

На бывшем лесном складе верхний слой почвы был содран до глины ещё во времена лесозаготовок. Травой он так и не зарос, сохранились колышки, на которые ставят улья, стол, сколоченный из жердей, и чурки, служившие табуретами. Место никем не было занято.

Они вернулись к другу в Шумный, заночевали, отведав баньки, а утром уехали в Кавалерово, чтобы взять в лесхозе машину и перевезти пасеку.

* * *

Николай Тихонович один остался на охране пасеки, поджидая Фёдора. Солнце склонилось над сопками. Ровный гул пчёл висел над поляной, окутанной дымом от костра и разожжённого рядом дымаря. Тучи комаров и мошки загнали собак в свои будки, где они прятали глаза и нос в шерсть. Он вскипятил воду в котелке, бросил кусочек лианы лимонника, листьев элеутерококка, малины, земляники, шиповника, ложку мёда, сел под раскидистой липой у своей будки, задумался: «Не пойму, по какому признаку медведь выбирает улей. Схватит первый попавшийся, что поближе со стороны леса? Или высматривает, где у летка больше пчёл суетится? Там и мёда больше, и расплода. Или по запаху определяет расплод? Он жирнее для него, вкуснее, чем мёд, что ли? – Николай посмотрел на ряды своих ульев, пересчитал, все ли на месте. – Почему медведь не подходит к ульям Петра? И почему повадился ко мне? А!.. Тут ближе проход в завале! Понятно, что он скрывается и выглядывает из-за деревьев, ждёт, паразит, когда я бдительность потеряю. Похоже, тропа у него тут натоптана старая, переход к ручью на водопой. А мы на его пути с пасекой встали, сами того раньше не ведая! Может, по этой тропе и изюбри ходят, и кабаны, а значит, и тигр, все спускаются с гор к реке на водопой. И, пока мы тут стоим, они нас стороной обходят».

Закусив домашней тушёнкой с хлебом и луком, Николай Тихонович с удовольствием прихлёбывал чай, размышляя, что бы он такого сделал с медведем, попадись он на мушку ружья: «Наварю тушёнки. Это медведь-белогрудка, опытный, матёрый, следы от лап большие и повадки известные». Дым от костра отгонял комаров, и, рассуждая, он незаметно для себя задремал, прислонившись спиной к дереву.

Его разбудил заливистый лай собаки. Она встала передними лапами на буреломину и отчаянно прогоняла медведя.

Николай Тихонович сходил в будку за ружьём, выстрелил в воздух, чтобы нечаянно не ранить зверя, зашептал себе под нос: «Стрелять – так наверняка. Ранить медведя – нажить себе беду, выследит, порвёт на куски, чертище, а то и сожрёт».

И медведь знал, что его так запросто не взять. Охота друг на друга – это дело тонкой психологической игры, кто кому первым испортит нервы. И в этом заманчивом мероприятии призом медведю служил сворованный улик с расплодом пчёл и мёдом, а пчеловоду – шкура мишки.

Злость Николая Тихоновича набухала, как дрожжевое тесто: «Нет сил у меня терпеть всё это! Порублю тебя на тушёнку, узнаешь, почём фунт лиха!.. До чего наглый стал! Видит, что я один на пасеке, так готов тут быть за хозяина: вот, мол, я пришёл! Ты поел медка, и мне дай! Отдай улик на растерзание! Ага, – ворчал Николай Тихонович, – разбежался! Как бы не так! Вон тот, самый большой улик на тележку поставлю и тебе в тайгу отвезу!..»

Дым от выстрела рассеялся, воздух с запахом жжёного пороха потянуло с ветерком в тайгу. Пчеловод немного успокоился: «Мяса-то в тебе много, а червей в больном хватает. Из трёх медведей два, обычное дело, больны, сжигать мясо устанешь. Убью, так к ветеринару знакомому съездить надо будет проверить мясо».

Николай Тихонович погрозил медведю кулаком в сторону тайги:

– Ага! Получил на ужин! Вот тебе мёд!..

«Теперь до утра не сунется, а то и дольше, – подумал пасечник и пошёл в будку, сморённый усталостью, подремать, – и прошлой ночью, ирод, спать не давал, и эта ещё неизвестно какой выдастся».

Через два часа, в сумерках, лайка вновь подняла Николая. Он, стоя в дверях и не решаясь спуститься к пчёлам, слабым лучом китайского фонарика с севшими батарейками посветил по кустам у залома. Густые тени растений скрывали медведя. Николай Тихонович стал палкой бить в пустое ржавое ведро, припасённое для таких случаев. Собаки продолжали заливаться лаем, теперь всё громче.